Девушки пробирались тенистым садом к маленькой, едва приметной калитке в замковой стене.

- Этим путём когда-то отец бегал по ночам на свидания с моей матушкой, - как-то зябко куталась Дженет в плащ. – Помнишь ты её, Кэт?

- Как во сне.

- И я – так же…

Матерью Дженет, как уже рассказано, была небогатая дворянка Хайленда, из старинных ленников-вассалов их рода, на которой граф Марч всё-таки женился против воли своей семьи. Ему уже сговорили наследницу богатого судовладельца с побережья. Но перед назначенными смотринами влюблённые после той ночи и по твёрдой решимости молодого Марча подписали по древнему каледонскому обычаю брачный контракт, где признавали друг друга мужем и женой навеки, неразлучно. И первое, что сделал представленный чернокудрой наследнице Марч – показал этот контракт. И, бросив всех, ускакал, а ночью вновь стучал в окошко любимой.

Долго не могла простить семья этой выходки. Но всё-таки оказалась вынужденной дозволить и брак христианский. Молодые ждали появления Дженет, и дальнейшая затяжка грозила бесчестьем, церковным судом.

Ах, какое это было венчание! Солнечным утром в храме городка звонили во все колокола, а дорожка, паперть и весь пол были усыпаны цветами.

Богато одетый нетерпеливый Марч сидел с двумя дружками по бокам и со старым лордом на ближней к алтарю скамье. А за ним целый ряд занимала его важная семья.

На противоположной от прохода стороне разместились гости фамилии. Среди них выделялась молодая дама под вуалеткой, в зелёном атласном платье с прорезями в рукавах и украшенном радужно играющими бриллиантами. А шею, запястья и густейшие чёрные волосы охватывали изящные золотые поделки. Все в церкви, казалось, разглядывали только её.

И на весь храм шуршали шелка, посверкивали камни, трепетали, разгоняя духоту, батистовые платки. А сгрудившийся в притворе да на паперти простой работящий люд громко обсуждал и событие, и всех именитых гостей. Священник у престола пытался перекрыть это неблагочиние высоким чтением псалтири.

Вдруг издалека, из-за дверей и ограды понеслись удивлённые возгласы народа. И всё явственней нарастал звонкий цокот многих копыт по мостовой. Это сверху, во всю ширину улицы, стиснутой выстроенными впритык серокаменными домами под крутыми крышами и с выпирающими балками-брусьями, спускалась к храму процессия.

Впереди, на удобном бархатном седле с высокой лукой, бочком ехала стройная Энни.

Все четыре копыта её светло-серой кобылки украшали серебряные подковы, а в расчёсанной прядками гриве позванивали бубенцы. Сама же Эннет была одета в белоснежную верхнюю юбку из слепящего шёлка, полотняное, вытканное серебром и с тончайшими кружевами, платье, убранное по лифу жемчугами, а её льняные волосы, выложенные нежно изогнутыми воздушными прядями, покрывал сплетённый из горных маргариток венчик.

По одну сторону красавицы тянулась дюжина статных всадников. По другую – столько же хорошеньких девушек. И все – в бело-голубых небесных тонах, словно с самого неба нисходящие.

Они спешились у церкви.

В храм Эннет ввёл под руку старший из братьев. Она скромно остановилась в проходе,  стояла нежная, белолицая, потупившая свои небесные глаза. Белое свечение, свечение чистоты и свежести исходило от неё, окутывало и не сливалось с ломящимся в двери солнечным потоком.

Священник поднял крест. Марч с алой розой в руке подошёл к любимой. Взяв за ладонь, повел к алтарю. Так и шли в белом сиянии при полной тишине к престолу. В лицах – покой совершенного счастья.

Они поравнялись с дамой в зелёном платье. И только Эннет чуть минула её, глаза той вспыхнули зелёной ненавистью. Она выдернула из складки платья иголку и ударила невесту в спину против сердца. На платье выступило кровавое пятнышко.

Лицо Энни дрогнуло от боли, но она закусила губу и лишь немного скосила глаза в сторону дамы. И ещё выше вздёрнула подбородок. Лицо вновь просветлело. В глазах же явилась какая-то строгая мысль.

Дама в зелёном впилась взглядом в окровавленное остриё, губы беззвучно шептали. Под этим взглядом и шёпотом кровь вспузырилась и тут же свернулась. Она спрятала булавку, и вдруг сквозь внешность её на миг выступил полупризрачный, холодный и прекрасный, облик с изумрудным венцом-короной на богатых русых волосах. И следом она исчезла вовсе, истаяла. И никто, казалось, всего этого не заметил.

Молодые встали у престола перед священником. Толпа от паперти взорвалась радостными кликами. Полетели вверх цветы, горсти пшеницы. На это рассыпанное зерно разбойниками налетали воробьи. И гремела песня:

Недаром речью одарён

Ты, сокол быстрокрылый:

Снеси письмо, а с ним поклон

Моей подруге милой!

Легко ты милую мою

Отыщешь, сокол ясный.

Среди невест в её краю

Нет более прекрасной…

Пение разносилось далеко по холму замка Марчей. Опускались сумерки, окна ярко светились.

И тогда из лесу под густые тени деревьев выступил – сам как тень – бородатый Лесной страж в тёмно-зелёном кафтане. Поднял свой рог в сторону замка и затрубил с протяжной тоской. Что-то властное, призывное было в этом звуке.

Дальний шум веселья не умолк, и только тревожная дрожь побежала по ветвям деревьев и кустов к тому светлому окну, у которого стояла Эннет.

Вот так тихая, но твёрдая в своей преданности Мэри Энн вступила в родовой замок Марчей. Вместе с нею под старыми сводами поселилась удача во всём. Она подарила фамилии красавицу-малютку, от которой трудно было отвести глаз. Она принесла с собой то высокое золотошвейное искусство, что прославило замок, и обучила дам всем своим секретам. А ещё, она была горянка, и графа за его верность оценили все родственные кланы. Они, сами бедные, а часто и вовсе нищие, помогли развернуть скотоводство на обильных дальних лугах, принесли богатство. И сами гости с гор охотно спускались в ставший родным замок. Мэри Энн знала множество песен на чистом речении скоттов, на «гэлике», и могла часами оживлять старину своим задушевным голосом, отчего даже самые хмурые, глубоко обиженные судьбой и людьми, оттаивали под кровом Марчей.

Но недолго так продолжалось: по следу радости обычно крадётся беда. После родов хрупкая женщина стала прихварывать. Поначалу это не очень тревожило – мало ли, что случается, да проходит. Но неясный недуг не отпускал, возвращался чаще. Мэри Энн явно не болела, только с трудом ела, теряла силы и ходила задумчивая, со складками над бровями, будто вслушиваясь в своё сердце.

Лекари и знахари не сумели угадать причины и тогда поползли слухи. Сходились на том, что кто-то сглазил, завидуя счастью. Подозревали соседей и даже семью судовладельца, которой отказал в женитьбе граф, подозревали едва не всех, бывавших в замке. Но самым стойким оказался слух, что в сумерках, когда на траву ложатся густые тени от деревьев, под окнами является Лесной Страж страны эльфов. И даже якобы слышали манящее пение его рога... Нет, он не сумел обольстить женщину, но своими страстными зовами истерзал преданное сердце.

Видимо, кто-то из сметливых или посвящённых в тайное распознал что-то...

Когда Дженет минул шестой год, мать уже не поднималась. Она подолгу сидела на своём ложе, не отводя глаз от Распятия против изголовья. Часто призывала дочь под свой высокий, светящийся голубым, полог и просила петь их любимую фамильную:

На память прядь моих кудрей

Возьми, о, сокол ясный.

Я шлю кольцо с руки моей

И встретиться согласна.

Пусть ждёт в четвёртой из церквей

Шотландии прекрасной!..

И заканчивала эти встречи неизменно одним и тем же напутствием, более подходящим для ребёнка постарше:

- Запомни как следует, Дженет. Пусть бывает в жизни тяжело. Но каждый день, каждый миг может стать, вопреки всему, глубоко счастливым, если сохранишь неосквернённый взгляд. Вся радость, все краски мира будут твоими слугами. Ты научишься видеть и сама выражать собой подаренную красоту. Она разлита всюду: в свободном дуновении ветра, в беседе родниковых струй. Но без доброго самоотверженного сердечка ею не напиться. Пей, пока чиста. С годами тебе начнёт открываться обратная сторона мира. Добру противостоит зло, красоте – безобразие. Их не просто бывает различить. Ты столкнёшься с обманом. Только бесконечная верность любви помогает раскрыть его. Но с чем бы ты ни встретилась – не пугайся, не страшись. Лишь серые приниженные души спешат укрыться от испытаний злом. Они знают о себе, что не выдержат их и придумывают хитроумные, приятные убежища. Но каждый всё равно, помимо своей воли, проходит эти испытания. И выстаивает не сильнейший, не премудрый или осторожный. Выстаивает верный...

Мэри Энн, этот самородный художник, скончалась. Граф не искал другой жены. Вся его буйная сила и вся тоска обратились на войну с лесными зверями, а неистраченная любовь досталась дочери. Первое, что он сделал – оградил малую Дженет от ходивших слухов. Каждый шаг девочки опекался. А в замке теперь появлялись только те, кому отец доверял полностью. И девочка, не встречая лести или открытой лжи, росла прямодушной до резкости, искренней. И всё чаще вспоминала мать, этот образец для неё женщины. Вспоминала то впечатление от их бесед под голубым светящимся пологом. По отдельным, зацепившимся в памяти словам, по тому настроению она пыталась на свой лад проникнуть в их значение.

Кэт отомкнула замок калитки. У распахнутой дверцы девушки немного постояли, как бы набираясь решимости.

- Пришло моё время испытать себя. Не могу больше жить слабой, трусливой. Не хочу! Не страшись за меня, Кэт. Мне, напротив, отчего-то весело, - графиня глянула на солнце. А то уже переваливало к вечеру: - Запирай, а к закату выходи. Я стукну трижды. Если отец поднимется, ответишь: у меня от жары закружилась голова. Выйду позже.

- Храни вас Бог и мои молитвы, - служанка простилась с госпожою тяжёлым вздохом и долгим тревожно-печальным взглядом.

Дженет сбегала привольным холмом. На половине дороги к лесу высился одинокий куст орляка с привязанной к ветке густо-красной, цвета запекшейся крови, лентой.

Девушка задержалась. Дотягиваясь, расправила спутавшуюся ленту. Полюбовалась. А сама от души читала:

- Я знаю, тьма подступает ко мне,

Ибо рана моя глубока;

Возьми своих воинов и схорони

Меня под кустом орляка.

Зарой меня под кустом орляка,

Но без почестей, без похорон,

Чтоб никто из людей, никогда не узнал,

Где шотландский вождь погребён…

- и она поспешила дальше. А строки звучали, и склон оставался просторен и пуст.

А бой не стихал, и крошились щиты,

И рассвет занимался вдали,

И много лихих англичан-храбрецов

 До рассвета во тьму ушли.

Она добралась, наконец, до запретной опушки. Радостная, осмотрелась. И вошла, как нырнула, под раскидистые деревья.

Вокруг, словно приветствуя её, щебетали и перепархивали птицы. На полянах встречали прекрасные цветы. Вся долго стесняемая живость, непосредственность нахлынули вдруг, пролились счастливым пением, и свободно зазвенел её нежный голос:

Над быстрой речкой верный Том

Прилёг с дороги отдохнуть.

Глядит: красавица верхом

К воде по склону держит путь.

Зелёный шёлк – её наряд,

А сверху плащ красней огня,

И колокольчики звенят

На прядках гривы у коня…

Медленно переходила девушка от дерева к дереву, любовалась высоким бело-голубым небом сквозь старые могучие кроны. Плащ она сняла, держала на согнутой руке, и оставалась теперь в богато расшитом светлом платье. Сама – словно оживший чудесный цветок:

Ее чудесной красотой,

Как солнцем, Том был ослеплён.

Хвала Марии Пресвятой! –

Склоняясь ниц, воскликнул он.

Твои хвалы мне не нужны,

Меня Марией не зовут.

Я – королева той страны,

Где эльфы вольные живут.

И тут она заметила пьющего белого жеребца под седлом и с охотничьим соколом на луке. Конь повернул ухо, поднял голову и долго, почти по-человечески, глядел на неё. Слышно было, как с губ его звонко падали в родниковый ручей капли…

Дженет осмотрелась вновь: вокруг явно никого больше не было. Даже конь ушёл за кусты – только ветки закачались. И она, притихшая, настороженная, двинулась дальше.

Вскоре набрела на поляну с белыми лилиями. Цветы были крупны и необычайно чисты, и Дженет сорвала один, поднесла к лицу. Вдыхая пряный аромат, прикрыла веки.

Вдруг из-за толстого ствола бука на поляну выступил красавец-юноша в старинном, тесно облегающем бархатном камзоле и с мечом на боку – словно с тех портретов из замка сошёл. Был он высок и гибок как лоза. Густые локоны плавно огибали стройное лицо.

Он появился за спиной Дженет, и потому голос его оказался для неё неожидан:

- Кто позволил сорвать тебе лилию в этих владениях?

Она вздрогнула, но справилась с собой и, выгнув плечи, развернулась отвечая:

- Где хочу, там и рву цветы. Кто ты такой, чтобы запрещать мне?

Юноша, увидав её тонкое горделивое лицо, замер. Тихим изменившимся голосом ответил, не сводя глаз:

- Я пошутил, о прекрасная леди. Рви, сколько захочешь… Нет. Я сам соберу для тебя букет.

Он заступил за ствол и исчез. Но вскоре вновь появился с охапкой пышных алых роз. Протянул изумлённой Дженет. Спросил нежно:

- Как прикажешь мне тебя называть?

- Дженет.

- Прекрасная Дженет! – выдохнул он. И словно порыв ветра пробежал - закачались головки цветов. А в глазах юноши зажёгся восторг.

- Кто ты, юноша? – засмотрелась на него и девушка. И в её небесных глазах появилось то же самое выражение: - Неужели, рыцарь зелёной страны королевы эльфов? Я всегда верила в вас. Ты – наваждение?

Юноша приложил палец к губам:

- Говори тише. Ей могут донести о нашей встрече. А имя моё – Тэмлэйн. И я такой же человек.

- Но чего ты боишься? – удивилась Дженет. – Здесь никого нет… Да, я слышала много предостережений. Меня из-за этого страха долго держали взаперти. Но я никогда не доверяю молве. Я должна во всем убедиться сама. И теперь я вижу свою правоту: Её Величество должны быть великолепны и великодушны, если их окружают такие рыцари!

- Увы, тебе это кажется, - опечалился юноша. – Не будь горда… Знай: её страна здесь всюду. Но она недоступна простому глазу. Ты не видишь - вижу я. Одни мы можем проникать туда и выходить к вам. А королева.., - он огляделся. - Да, я один из её рыцарей. Из той страны, где никогда не заходит солнце. Там правят вечная молодость и красота. Но мне от этого не легче… Обещай, прекрасная Дженет: ты придёшь сюда скоро ещё. Я должен успеть рассказать свою историю и, может быть, спасти тебя, - в голосе его скользнула тревога. - А сейчас мне нельзя дольше оставаться здесь. Я вынужден спешить к королеве. Или она сама пожалует сюда. Она привязана ко мне, ревнива и надолго не отпускает.

Дженет глубоко и строго задумалась.

- Я обещаю. Я приду, Тэмлэйн, чего бы это ни стоило, - в глазах и в голосе девушки появилась бесповоротная решимость.

В ответ он улыбнулся благодарно, заступил за ствол старого бука и исчез.

Дженет, окунув лицо в букет, постояла немного, очарованная. Обошла, присматриваясь, вокруг дерева – ничего неожиданного, особенного… И побрела к опушке.

Верная Кэт ждала у калитки и на стук тут же отворила.

- Что-нибудь видали, госпожа? – вгляделась жадно.

Дженет вынула из-под плаща букет.

- Вы встретили их! – в испуге поднесла пальцы к вискам служанка.

А та обняла её, успокаивая. Прижалась.

- Ах, разве можно вынести столько! Это счастье?! – и слёзы любви сами покатились из глаз.

Низкие скользящие тучи заволокли небо. Лил мелкий частый дождь. Порывами налетал ветер, гнул кусты.

Дженет неподвижно сидела в своей светлице против окна перед алым букетом. Издали слышалась игра на лютне – грустная томительная музыка, сплетавшаяся с шорохами непогоды.

В дверь без стука, бочком, вошла служанка:

- Госпожа, вы бы показались дамам. Они в рыцарском зале в мяч играют. Не то догадываться начнут.

- Нашли, где играть, - раздражённо дёрнула Дженет плечом. –  Никуда я, Кэт, не пойду. Мне - всё равно. Без того кто-то подглядел, донёс. Ключ от калитки исчез… Посиди со мной, Кэт. Смотри – пять дней прошло. Скоро батюшка вернётся, а они не вянут, - кивнула на цветы, которые, впрямь, были будто только сорванные. – Ах, Тэмлэйн, Тэмлэйн.., - шепнула, с тревогой вглядываясь в мутящуюся за окном даль. – Сил моих больше нет, - опустилась головой на руки. – Кэт? – простонала. – Найди мне ключ. Он где-то в отцовских покоях. Я чувствую. Но мне туда нельзя самой. А ты сходи, сходи с уборкой. Всё обшарь, а ключ найди.

- Помилуйте, госпожа. Пожалейте себя, - служанка вся как-то сжалась в углу на стуле.

- Это ты меня пожалей. Иначе мне хоть в окно броситься!

И тут в дверь постучали. Вошёл старый лорд, а понурая служанка выскользнула вон. Добрый же старик так и остался стоять у порога.

- Бедняжка Дженет, - вздохнул он. – Похудела, побледнела. Что с тобой, девочка? Ты точно не замечаешь уже этих стен. И огонь очага тебя не согревает. Не повстречала ль невзначай рыцаря королевы эльфов? Это для девушек сущая беда, обман сердец.

Лицо Дженет дрогнуло от боли. Она встала, нервно ответила:

- Не вы ли доложили перед отъездом моему батюшке о своих догадках? Придумали меня взаперти держать!

- Помилуй, деточка. Я в том неповинен, - лорд потерянно развёл руками. – Это, скорей, старшая камеристка надоумила. У неё глаз острый и язык таковой же. А ты мне как дочь. Я всегда говорю с тобой начистоту и твоих секретов никогда не открою.

- Тогда, признайтесь. Разве вы с вашей заимствованной на чужих равнинах экономией ещё верите в эльфов, рыцарей?

- Как не верить? Это сказания моего детства. А не верить детству грешно.

Дженет немного воодушевилась, приблизилась:

- У меня есть к вам щепетильная просьба, - голос её напряжённо подрагивал. – Попробуйте понять меня, не оскорбившись. Вновь приезжал ваш сын. Всё – с прежним. Я толковать устала: надеяться не на что. А он продолжает и меня, и себя изводить. И ведь не из безутешной влюблённости. Тут, скорее, что-то житейское, однажды намеченное и упрямое. И особенно сейчас – неуместное. Прошу вас! Подыщите ему добрую покладистую овечку, чтобы и личиком, и состоянием приглянулась. Уверяю – он скоро утешится. И все мы будем довольны.

В ответ старик грустно посмотрел и свесил седую голову:

- В том я виноват. Я тебя нахваливал, прочил. Я так надеялся, что именно ты закроешь скоро мои слабеющие глаза. С твоей ладошкой на челе мне так спокойно было б уходить. А из моего увальня ты бы сделала достойного мужчину. Восполнила то, что упустил я.

- О Боже! Значит, не из-за денег? – простонала Дженет, и состраданье толкнуло её к старику: - Простите! Простите, старый друг, мою жестокость! – она обняла его, прижалась головой к груди. – А я пропала. Что делать, раз полюбилось?

И старый лорд гладил её по спине, успокаивал как умел…

Кэт, робея, кралась проходом к покоям графа. Несколько раз останавливалась, прижималась к стене, зажмуривалась. Едва не поворачивала вспять. Неожиданные шорохи, случайные звуки побуждали к этому. На стенах же иногда мерещились ускользающие тени… Но каждый раз она преодолевала себя и всё ближе подвигалась к цели.

У самого входа постояла, стиснув плечи руками. Потом размашисто перекрестилась, вошла.

В покоях графа главным украшением были шкуры да прибитые к стенам морды вепрей, волков, оленей. Покои эти были просторны, но всё из того же равнодушия хозяина к роскоши, не слишком обставлены. Скудная мебель – грубая, крепкая. Граф жил здесь как в охотничьем доме. И потому работы для Кэт было немного. Она мягкой метёлкой обмахивала пыль и попутно, озираясь, обшаривала уголки, где мог бы находиться ключ. Лишь постели она коснулась робея. Врождённая почтительность сковывала её. Но там-то, под изголовьем, он ей и попался. Она виновато поглядела на портрет Энн, в самые глаза. Поклонившись образу матери Дженет, прошептала покаянную молитву, вновь перекрестилась и с виноватым, пристыженным выражением на лице заспешила прочь…

В сумеречном коридоре Кэт неожиданно столкнулась с молоденькой дамой-камеристкой – той самой, что близка была Дженет в сочувствии к старине. Та шла навстречу в своём скорбном платье и, опустив голову, о чём-то размышляла. Весь её вид говорил об одиночестве. Она выглядела сейчас совсем иной, нежели в зале, на людях.

Дама услышала мягкие шаги служанки, посмотрела. И той в глазах у неё почудились слёзы, а сердце сжалось от недоброго предчувствия.

- Постой, Кэт. Скажи, - попыталась заговорить камеристка. Но девушка была так напугана, что та отступилась: - Впрочем, потом. Сейчас уже поздно, - в голосе прозвучала явная тоска, обреченность.

И эта загадочность, недосказанность только подхлестнула страхи Кэт – будто бледный призрак, сошедший с портрета, повстречала.