(очерковая повесть)

Памяти Юрия Д.
Эта повесть составлена мною из разрозненных записок моего друга.
                                                             

    Это случилось всё в том же особо значимом для меня девяносто первом году. Уже позади было неожиданное благословение игуменьи К. в Ново-Голутвине монастыре и то подтверждающее благословение духовника Троице-Сергиевой Лавры архимандрита Н. с его повелением быстрее овладевать пением, чтением и всем богослужебным уставом. Также, в прошлом осталась и крылатая радость с предощущением и ожиданием невероятного разворота жизни. А ещё, я успел получить первый тяжёлый урок на самом пороге вступления в клир.

Кто помнит год, о котором пишу, тот знает, как близко подошла Россия уже к полному распаду, и как болели сердца от стремления, но и невозможности изменить положение прямым действием. Кланы политиков рвали друг у друга куски власти и собственности, а народ вогнали в нищету, отчего силы людей целиком растрачивались на борьбу за личное выживание.

Нечто похожее происходило и в Церкви. Я впервые попал в условия, когда требовалось уплатить дань местному чиновнику за оформление прописки и кусочка прихрамовой земли под будущий дом. На таких негласных поборах с приходов и монастырей чиновники неплохо наживались. Но я платить отказался, да и денег таких достать не мог, и потерял определённое мне место. И никто за меня не вступился – зачем портить отношения с властями ради такой мелочи?

Этот урок вплотную подвёл к унынию. Неужели, те благословения остались впусте или я сам оказался недостоин, и Господь закрывает путь? Но почему тогда отец Н., прозорливо указавший мне на мои слабости, так твёрдо всё-таки повелел? Чему же верить?..

Вот такой поток мыслей потащил меня, шибая об острые камни сомнений. С тем и встретил начало Великого поста. Но уже скоро понял: беда происходит от меня самого. Горько было… Я выстаивал почти все службы, вычитывал все правила и молил Господа Сил дать мне кроху силы, без которой не смогу вычистить ум и сердце и стать хоть немного достойней. А ещё, я решил вместе с женой ехать после Троицы к нашему старенькому отцу Сергию на ярославщину, пожить в тишине на острове среди болот, помочь в восстановлении храма. Кто, как не отец Сергий, знает меня полнее всех, способен разъяснить мне меня самого! Так я предполагал, но всё вышло совсем иначе.

Итак, Великий пост близился к завершению. Православная Москва уже встретила найденные в запасниках музея атеизма, что был в петербургском Казанском соборе, мощи преподобного батюшки Серафима. Объявили, что именно туда их упрятала в двадцатые годы новая власть. И вот, когда святые мощи привезли в Москву, их установили в Богоявленском храме, что в Елохове. Но мне долгое время приложиться к ним было трудно - слишком много народу стекалось, а времени выстаивать несколько часов пока не хватало - приходилось напряжённо работать, чтобы прокормиться. И я выжидал.

Отгорела красной свечой неповторимая Пасхальная ночь. Разговелись, отдохнули… Во вторник светлой недели, когда народу в храмах значительно убывает, мы с женой собрались, наконец, в Елохово. Накануне всю ночь не мог уснуть от ожидания такой встречи, такого дара! И дара совершенно неожиданного, о котором недавно даже вообразить было невозможно!

К тому же, чувства разогревались ещё оттого, что второй моей настольной книгой, после ксерокопии дореволюционного жизнеописания батюшки Амвросия Оптинского, была «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» и приложение к ней «Записок Мотовилова», опубликованных когда-то Нилусом. Я перечитывал книги постоянно, знал все имена и названия мест, представлял топографию, планировку, образы построек. Словом, само собой как бы составился кинофон – так живо переживал всё происходившее там и тогда. И, безусловно, очень хотел попасть в недавно возвращённую обитель. Но так же хорошо помнил другое: самовольные, из одного хотения, поездки в святые места опасны бывают для души. Это часто связано с гордостью, ложным мнением о себе. Я видел много подобных паломников. По возвращении от святынь такие люди укреплялись и возрастали в гордости, но сами того не замечали. Со стороны же резко бросалась в глаза их экзальтированность, некая категоричность даже в простых беседах, погоня за чудесами. Вот почему к паломничеству нужно тщательно готовиться внутренне, иметь веский повод, чтобы получить незаменимую духовную помощь. И - уметь прочитывать по характеру складывающихся обстоятельств, открывается путь или нет. В «Дивеевской летописи» есть рассказ об одной такой «самовольной паломнице». Она толком не успела подойти к батюшке Серафиму, как уже услышала от него: «Сидела бы ты, матушка, дома, да творила мытареву молитву».

К этому знанию прикладывался также личный добрый опыт «от обратного» с поездки восемьдесят седьмого года в Оптину и Шамордино к святым могилкам, когда вокруг них ещё было полнейшее запустение. Тогда путь открылся независимо от моей воли, а результатом стало полное исцеление жены от неизлечимой болезни. Сегодня супруга давно пережила все ей отпущенные медициной сроки. Поначалу врачи уверенно отмеряли остававшееся время жизни. Затем высказывали задумчиво и многозначительно: «Наверное, и так в болезни случается». А теперь вовсе позабыли о своей некогда обречённой больной.
Думаю, не стоит многословно описывать, что переживаешь, когда молодая красивая и бесконечно любимая женщина умирает на глазах, и никто не в силах остановить это. Задумаешься в тоске и безысходности, дойдёшь до самого порога отчаяния, и только тогда отчётливо понимаешь, что следовало бы скорей изменить в своём поведении, в отношениях с людьми, с миром. И после так вдруг чудесно рождаешься любовью Божией заново!

Но вернусь к теме этой главы. Во вторник Светлой седмицы после Божественной Литургии мы с женой благословились к мощам у нашего настоятеля отца Николая, что венчал нас, в будущем крестил всех детей и обещал ещё их когда-нибудь повенчать. Итак, благословились и поехали.

В Елоховском народу оказалось немного, и вскоре мы приложились к раке, к стеклу окошка. Затем народ вообще иссяк. Я раскрыл текст акафиста преподобному, стал читать. Жена и ещё три присоединившиеся к нам женщины пели «Радуйся». Вдруг на середине чтения в собор вошёл высокий пожилой монах – игумен с наградным наперсным крестом. Юноша-иподьякон у раки открыл перед ним крышку, и тот приложился к мощам.

Надо сказать, что раку поставили на надгробие Сергия Страгородского, в сорок третьем году с разрешения или даже повеления Сталина наречённого патриархом. Такой выбор места для раки показался умышленным и странным. Увы, только спустя некоторое время мне откроются исторические документы об истинной судьбе мощей преподобного батюшки Серафима, начиная с далёкого двадцать седьмого года. Документы власти подтверждали, не говоря уж о предании истинно-православной Церкви, и зарубежной, и катакомбной её частей, о том, что ни в Москву, ни в Ленинград эти мощи так и не были никогда вывезены, а имелась там лишь небольшая их частица из часовни московского подворья монастыря.

Итак, монах приложился к мощам, выпрямился. Затем посмотрел на нас и вдруг подозвал коротким жестом. Мы на мгновенье замерли – не надеялись на возможность этого и стояли счастливые уже тем, что хоть к раке попали!

Святые мощи были обёрнуты чёрным монашеским сукном. Я склонился. Сердце забилось так, что вот-вот, казалось, выпорхнет из груди! И вот, когда я коснулся губами сукна, а затем и шафранной поверхности самих мощей, меня вдруг охватило, окутало такой теплотой, таким тонким, переливчатым благоуханием! Что-то произошло, и весь материальный мир будто отодвинулся, отступил. Похожее тепло я чувствовал до той поры лишь однажды, в моём любимом Ярославле, в музее у Иры Болотцевой на молитве перед хранившимся там чудотворным образом Матери Божией Толгской. Но тогда ни Ира, ни жена не верили мне, называли самовнушением. А теперь это же самое почувствовали все пятеро.

На другой день мы рассказали отцу Николаю о том, что вышло из его благословения. Он, по своему обычаю, выслушал нахмуренно, подержал паузу, а потом светло, мягко улыбнулся: «Значит, похристосовались с батюшкой? Он любит христосоваться».

От этих слов передо мной будто несколько солнц вспыхнуло! Как я не мог сам такой очевидности понять – это же действительно было христосование! А ведь я, безусловно, помнил святое серафимово приветствие: «Радость моя, Христос Воскресе. Нет нам пути унывать».

Много ещё раз, пока мощи, связанные с дорогим именем батюшки Серафима, находились в Москве, мы ездили в Богоявленский – и днём, и вечером, всякий раз, когда выпадала возможность. Но ни разу больше крышка раки здесь перед нами не открылась.

А затем к августу, ближе ко дню памяти батюшки, началась подготовка переноса святых мощей в Дивеево. Синод определил нести раку крестным ходом с пасхальными распевами. Всё было так похоже на предсказание батюшки о том, что придёт час, когда он воскреснет телом, перейдёт и возляжет в своём Дивееве, и «на Руси посреди лета Пасху запоют». Да, вся Православная Русь пела в те дни сердцем и устами Пасху Красную вместе с шествием!

Нам в Москве очень было жаль расставаться со святыней. Мы все успели тогда сродниться с ней, знали, что она ждёт нас в Елохове, хотя и понимали необходимость расставания. Но всё же, при всей духовной неразрывности, оставалась грусть земного расставания, как с живым человеком. А в Елоховском над надгробием Сергия какое-то время чудилась пустота.

Но вместе с этим, мне почему-то чувствовалось, что я ещё припаду к тем мощам. И ничего особенного в этом чувстве, конечно же, не было – имя преподобного Серафима Саровского тем шествием по Руси увлекло множество сердец в «дивное Дивеево». И моё оказалось одним из них. Всё ещё только начиналось.