После той ночи признаний Марина не появлялась около недели. Сергей старался меньше размышлять о давних делах, но на сердце щемило. Будто не проходило десяти лет. Она снова была дорога, он снова, пусть запоздало, печалился о ней, ждал её и опасался в то же время этих появлений. Стараясь отвлекаться, подолгу занимался со студентами, а по вечерам правил из написанного прежде. Иногда, в поисках возможных заказов, прозванивал остатки своих кинотелевизионных связей.

Однажды, соскучившись, завернул в излюбленное место встречи редеющего год от года кружка друзей – в мастерскую художника на третьем этаже под крышей старого краснокирпичного дома, в «мансарду», как выразились бы раньше в романах о «богеме».

Мастерская представляла собой пять комнат по обеим сторонам длинного белёного коридора – некогда коммуналка. Ещё недавно здесь было шумно и людно с утра до поздней ночи; да и ночи напролёт - тоже. Собирались художники, забегали умудрённые жизнью натурщицы и совсем неопытные, жадные до общества студентки – хозяин, опытный «эпикуреец», тогда ещё преподавал. Заглядывали также друзья вроде Сергея, ну и прочий знакомый, не связанный с искусством, люд.

В гостиной, под лакированной корзиной «общения» вместо абажура, щедрой рукой разливалось вино под богатую закуску, пелись голосистые застольные – денег и задора у падких на телесность бытия художников ещё хватало. Но гуляли тогда без открытого блуда. А чаще произносили «манифесты», то есть обсуждали в спорах дела и планы объединения.

Это объединение молодых до поры живописцев оформилось к середине восьмидесятых и заявило себя строго реалистичным. А если точнее – поставило целью обновить хиреющую школу. Тогда дозволенной властями открытой подготовкой празднования тысячелетия Крещения Руси вообще дан был толчок культурному, художественному поиску и наконец-то можно было снова пробовать выражать в образах то придавленное в очередной раз агитпропом с начала семидесятых содержание.

Итак, обсуждать, спорить было о чём. Больше семидесяти лет реализм эксплуатировали как идеологию. Итог – агитка, полное оскудение формы, заземлённость смысла. И этой бедой пользовались все соперники от формалистов до масскультовцев, разрушая глумлением уже основы ведущего стиля и метода и заодно выпячивая себя. Положение мог спасти возврат к традиционному ценностному  ряду, Православию и богатейшему символически-образному пласту, что пробовали робко делать в середине шестидесятых и что скоренько задавили.

Вот по этому пути решили двинуться и теперь. Основой определили «христианское почвенничество». Разъедаемое буржуазным потребительским эгоцентризмом общество восторженные люди мечтали собрать в народ на воспоминаниях о единстве веры, культурно-художественных архетипов. Может, что-нибудь со временем из этого и вышло бы, и «формально-диссидентствующие», взращенные властными социал-космополитами в недрах компартии времён её разложения, стушевались вместе с известными и давними попытками приписать насилие века «русской идее», если бы возглавители намеченного возрождения реализма сами не разучились искусству и помнили: идея или сумма идей, даже наипрекраснейших, явить художества не могут. Художественное рождается в глубоком проникновении в человека с его важнейшими противоречиями. И понятое в своей неповторимости, обобщённое до крупного явления, поданное на показ и осмысление, только тогда закрепит в памяти и опыте человечества эпоху в её основных идеях, явлениях. Но для такого труда нужен отточенный талант, мысль, школа, чувство гармонии как ритмов прекрасного, или дисгармонии, и свободное, культурным богатством насыщенное воображение.

К сожалению, долго работавшие «на заказ» – и не только художники – это подрастеряли. Сменили привычно одну идеологию на нечто похожее на другую, встали на «поток» и начали распадаться. Вместо погружения в конфликт, сюжет, образ и жанр, увлеклись чем полегче, наглядней: пейзаж с церквой на бугре, милая сердцу деревушка с общей физиономией, пейзанские праздники, руины старины… В шестидесятые это ещё как-то проходило. Вот руководители из Союза и вспомнили. А «лакировочку наводили» оттого, что ссориться из принципов с власть имущими не хотели.

Ну, а более дерзкие и современные мучили себя новомодной, вместо картин, коллажистикой на тему всё того же социально-исторического ретроспективизма, искажённого изображения истории и настоящего, что тем же мэтрам-основоположникам техники давалось куда проще, забористей – при помощи диапроекторов и совмещённых на холсте слайдов с последующей обводкой и раскраской.

Помимо художников, в подобное немудрёное охаивание одного и прославление другого ударились литераторы, кинематографисты, прочие. А на противоположном фланге цвела ещё более примитивная, зоологическая русофобия. Короче, причастный к художествам люд дурил по силам, склонностям и способностям. Писать-то человека разучились напрочь, потому об ответственности забыли.

И уже скоро в этом противостоянии выдвинулись «новые генералы», ещё более охочие прежних, назначаемых. А что нужно «генералам»? - продолжения войны «во имя своё». Для этого – всегда держи под рукой, посулами или угрозами обструкций, свои «рати». И громче, как можно громче заявляй о себе от лица, мнения этих групп на выставках-вернисажах, да и просто где попало! Глядишь, власть держащие приметят и в нужде призовут послужить на поле «культурной брани». И станешь ты тогда совсем уже независимым от простых людей, хорошо оплачиваемым «рупором» на долгие времена. И имя твоё до поры перестанет быть «звуком пустым»…

То среднее поколение, пытавшееся в эти годы выражать себя, в принципе не терпело подобных околохудожественных игрищ-самопродаж. Хотя нашлись, конечно, охотники и здесь. Но в целом люди, сберегая личное понимание, позицию, обособлялись. И к девяносто третьему году они, называвшие себя патриотами и действительно болевшие душой за Родину, оказались разрозненными на группки по узкому интересу, а порой – случайному. Дошли до того, что Православие понимали по-разному, исходя из отношения к поступкам отдельных лиц церковноначалия. Слишком нервничали, спешили и уже не спорили, а скорее грызлись в своей малотиражной прессе. Развелись «российские коммунисты», «национал-большевики», «новые  авангардисты», натуральные анархисты, черносотенные монархисты, разные националисты и даже «демохристиане». О начальной почве забыли, и всё это разношерстье могло встряхнуть, соединить лишь событие чрезвычайное.

Но пока, пока агитпроп режима, не имея деятельного спаянного противника, успешно вколачивал в головы обывателям представления о «недоброкачественности» народа, его лености, невозможности самостояния без управления извне. Да и вообще – о «безальтернативности» очередного выбранного раз навсегда исторического пути. Теперь слово «патриот» в любом приложении должно было подразумевать врага. Заодно, широко спаивали этот самый народ, что облегчало обман, закрытие и растаскивание производства. Люди, оказываясь на улице, превращались, в лучшем случае, в спекулянтов-маргиналов. И процветал всё тот же «интернационал», но уже в люмпенском исполнении. Выходцы из всех народов, окрестных и дальних, вместе с коренными кромсали в сладких грёзах о новом надвигающемся рае несчастную страну. Какая там культурная среда, художественный процесс! Вдумчивый зритель-читатель истаивал на глазах. Взамен появлялись оскорблённые и безрассудные массы, копящие месть либо живущие удовольствиями дня.

Станок хозяина мастерской, Вячеслава, упирался массивной станиной в самый потолок. Живописец доводил сразу несколько работ, частенько переменяя их. То зажмёт холст на подрамнике под углом, глянет сбоку от окна, прищурится. Нанесёт несколько мазков, снимет. Примется за другой... Комната его, светло-воздушная, с белыми стенами и частыми окнами, кажется пространной и для работы приятной.

Но и беседы с приятелями он меж тем не оставляет. Наоборот, часто сам ей накала добавляет. А с виду, вроде, человек меланхоличный должен быть: среднего роста, дородный. Но взгляд – прокалывающий. И говорит со страстью. Но на самом  важном месте возьмёт вдруг и замолчит. И долго чешет в русой, веником, бороде. Собьёт её набок и следом жидкую шевелюру пятернёй вздыбит, паузу тянет. И опять словами зальётся. Он – один из первых, кто взбунтовался в объединении против тиражирования пейзажа как эмблемы «русскости» и против самолюбия «новых генералов», когда под страхом недопуска на выставки поучали даже, как правильней красочный слой наносить. Ну, а там ушёл от них вовсе.

Сегодня его основной слушатель и соперник в прениях – режиссёр Виктор со своим тихим оператором Жорой: тоже ироничный, злой на язык. И темы споров шире, конечно, цеховых. Но спорили пока без надрыва, характерного для массовых речёвок, заводящих публику.

Виктор с Жорой вольготно рассиживали в массивных плюшевых креслах, попивали чаёк. Сергею же за опозданием – вот и собралась вся компания – удобного места не досталось. И он, чтобы не полировать старую, в наростах краски, табуретку, расхаживал вдоль стены, порой приваливался плечом к косяку. Как и остальным, ему приходилось выслушивать горячий монолог художника.

- О чём рассуждать, мужики?! Один трёп кругом! До чего докатились?! – поскрёб тот ногтём нос и снова с прищуром глянул на работу. – Соберёмся, водки вмажем – и демагогия! Вот ты, ты? – ткнул кистью в сторону Виктора. – Что ты меня всё о колоритах, мазочках каких-то пытаешь? У вас, киношников, тоже о кадриках часами рассуждают? И каждый учить норовит! От мазочка к смыслу бытия выведет, к «святому искусству»! Да страна, страна гибнет! А мы о чём?! Послушай нас немец какой-нибудь – волосы дыбом встанут! Чем эти русские вместо дела заняты?!

- Но сам-то продолжаешь? Опять к выставке готовишься. Значит, кому-то ещё это нужно? – Сергей как бы мягко обмолвился.

Но Слава всё же обозлился. Резко развернулся к нему на своём вращающемся стуле:

- А ты видел, видел, какие работы я готовлю?!

- Да что ты шумишь? Я же не «подкалываю», - разыграл Сергей усталость. – Я для себя интересуюсь. Может, мне тоже всю эту бодягу бросить, чем-то более действенным материально заняться?

Прием сработал. Слава ругаться не стал, даже самокритики коснулся:

- Да, и я грешен, не отрицаю. Ещё недавно пейзажиком умилялся, народ «облизывал». Верил. Но время соплей для меня прошло, - показно-размашисто перекрестился. – Доумилялись, дооблизывались! Культурную резервацию для остатков племени умудрились выстроить! А думали русский мир возродить! А «богоносец» наш одну пакость за другой подбрасывает. Навыбирались, наперестраивались, всё разрушили. Кто с нами считаться будет? А теперь сами себе врут: ничего, мол, такого не хотели. Вид делают, что настоящая жизнь такая и есть – в дерьме и без всего! Свобода! Всё в порядке, мужики, никто работать не заставляет! А в храмах московских попы разъевшиеся и патриарх сам подпевают: терпите, молитесь - хуже бы не стало! Раз нагородили чепухи, так уж давайте её держаться, родимой! Америка нам поможет! Попомните, мужики: нам ещё всем эта резервация, нами тоже строенная, боком выйдет. Сейчас по всему миру нас обгаживают как пьянь и бандитов, а появится нужда – «новые плантаторы» и пейзанство наше патриотическое как ярмо приспособят. С облизываниями! Не побрезгуют! Но ничего! Я теперь с холста по-другому заговорю.

Вячеслав, действительно, задумал и уже начал триптих в чуждой себе манере: броское, открытым цветом, письмо на лубочные, даже не сюжеты – мотивы. То на фоне домишек-людишек разгуливает огромный, налитый огнём или кровью петух, разглядывает, склёвывает «человечинку». А в глубине продолжается мирская пьянка-гулянка. На другом холсте намечен бегущий во всю мочь дурак в красном колпаке. Что-то орёт, пялит пустые глазницы в небо. На физиономии – ожидание благодати. А за ним – разорённая деревня, заселённая нечистью. И на третьем холсте разумелось изобразить уже прямой балаганный разгул, где в хороводах, на качелях-каруселях люди, сами того не замечая или приобыкнув, неразрывно переплелись со всевозможным ведьмачеством.

- Пора народничества кончилась. Это точно, - веско подытожил со своего кресла молчавший до того Виктор. И его тут же поддержал кивком тяжёлой головы Георгий.

- Сегодня, правда, вредно «хранителями мудрости» умиляться. Всему миру показали, какие мы хранители и чего. Скорее, город Глупов вспомнишь, хоть Щедрин «профессиональными патриотами» сегодня проклят. И насчёт резервации культурной – тоже верно. Она властям уже потребовалась. Вон, только что заказ через Госкино приняли на такой фильмец псевдонародный. Литератор один был: «народ любил», сказки-лубочки сочинял. А мы его в настоящем виде покажем – приспособленцем. Такие любым властям услужают. Никого эти сказочки не задевают, ничего не открывают. А сознание мутится, нравственное чутьё от самооблизывания слабнет. Правда, всё - правда. Но насчёт самого народа вообще ты, Славка, пережимаешь. Главная беда – от интеллигенции гнилой. Она давно сгнила, ты знаешь. И своей ложью, двурушничеством, желанием всегда остаться при кормушке и лаврах, народ растлевает. Вот, вроде литератора того! А народ, он в эту иезуитчину не вдаётся. Да и приучали сколько времени всё на веру принимать. Всем верят – дико, конечно. Но разбираться некогда: выживать надо, детей растить, в данных условиях с работой оставаться. Вот живут чужим умом по поводу происходящего. Ведь интеллигентов не зря на их деньги образовывали, а чтобы думать. И они думают за простаков. Как же не верить?

- Да не выгородишь ты народ всё равно! – упирал на своё Вячеслав. – Брось ты это, Витя! Каждый понимает, как поступает: хорошо, плохо; - и чего хочет? Совесть – штука врождённая. Другое дело, сколько лет зависть прививали, дармовщинку казарменную, приспособленчество «совковое». Вот откуда полное наплевательство на поступки свои, на осмысление и разделение правды и лжи, на всё, что руками не пощупаешь. Ну, подумаешь – знак поменяли: социализм на капитализм. А полоумие осталось и только прибавилось. Вместо дела гадают, каким путём быстрей в «светлое будущее» пришагать. Ты на Васильевский спуск сходи, погляди. Двумя рядами выстроятся и плюют друг в друга, орут. Одни – за Верховный Совет, другие – за Ельцина!

- А что? Ходил. И ещё пойду, - Виктор явно решил переупрямить художника. Со стороны это выглядело несколько комично: – И зря ты на каких-то «совков» сваливаешь. Я лично таких не знаю. А вы как охотно термины эти, «демократурой» придуманные, подхватываете! Подумай, кто это у нас без трудов жил? Кто великую державу на зависть всем отгрохал? Это в последнее время, благополучное, сачковать научились, глядя на тех же интеллигентиков, вечно всем обиженных. То им меньше токаря платят, то почёта меньше, чем свинарке… Нет, ты лучше нас раньше вспомни, как мы полагали? Все лишения, жертвы отцами-дедами принесены. Нам остаётся пользоваться. А оказалось? Теперь от нас поступки требуются, не одни созерцания, рассуждения. А мы насчёт смелости жидковаты оказались! Вот ищем теперь, на кого свалить удобней. Мне – на интеллигентов. Тебе – на народ. Подумай, кого хаешь? Нам переворот очередной готовят с диктатурой. Одни «совки» мешать пытаются делом, как умеют. А нам и это плохо! Чего ж мы тогда все по делу страдаем?!

- Ты, Виктор, как младенец! Во-первых, великая держава до революции имелась! Это так тебе, на память! И развивалась мощнее всех в мире! Поэтому, выбили миром всем из колеи в «совковость»! Другое дело – добить и победить сразу не удалось! – Вячеслав распалился, и беседа грозила перекинуться на обсуждение уже личностей спорящих. В этих профессиональных кругах чаще всего тем и кончается. И начинается затем длительное сведение счётов, которые никак не хотят сводиться: всегда находится в личностях ещё нечто такое, что требует всё нового дополнительного обсуждения.

- А во-вторых – какая ещё диктатура?! И так уже всё, что могли, задавили! Остаётся только заново всё свергать, страну расчищать! Но такие дела горлом не делаются! Нужна действительная диктатура серьёзных людей! Не предателей, как то гэбэшное начальство. Приказ в девяносто первом отказались исполнять и всех этих шизофреников и половых извращенцев во власть привели! Второй их подвиг после афганского преступления! Нет, диктатура нужна столыпинская! Вот в таком настоящем я бы поучаствовал!

- Ты как-то странно рассуждаешь. Столыпина вспомнил. А почему не Александра Третьего? Этот ещё круче. Ну, пойми же ты: есть реальные условия и методы действия именно в них! Пока – так: стенка на стенку горлом!

Но художник слушать уже ничего не хотел, отмахнулся небрежно.

- А я, ребята, слушая вас, афоризм сочинил, - Сергей шутливым тоном попытался снять напряжение. – «Приступая обличать, бойся сам подпасть обличению». Вот! Ну что вы шумите как на вечерах газеты «День»? В этом шуме много общеизвестного, а некоторые новые мысли распалённым чувством заглушаются. И выходит митинг. Вы конкретно спорьте, от жизни. Что, весь народ негоден, вон как Славка «аллегоризует»? Так это как раз на руку тем, кто нам в самоценности отказывает. Глядите, глядите на этих уродов! Пьянь да рвань! Но это неправда. В любом народе есть дураки и гении, и золотые по душе люди. Таких как раз пытаются ложью оболванить. Всеми средствами создают иллюзорное представление о происходящем, ценности подменяют. Затуманить ум, держать в состоянии тонкого сна наяву и выкачивать из земли и человеческой биомассы жизненную силу. Вы же знаете, о чём книга «Апокалипсис» предупреждает. Две тысячи лет! А из этого царства лжи выход один – жажда правды и хотя бы неучастие в пакостях лично каждого. И народ наш, кстати, меньше многих ещё оболванен. Потому идёт мощный накат. И против интеллигентов порядочных – в первую очередь. Это я специально так выразился: кого интеллигентом считать, как народ делить? Давний спор. Есть о чём размышлять. Ну, а если на события глядеть трезво – правду голую мгновенно увидим: борьба за собственность. Материалистами всегда она движет. Советы сегодня поступаются своими правами – на них хищники давят ещё сильней. А что есть Советы? – возможность восстановить принцип народного, земского самоуправления. Но беда – жулики везде понабились, саботируют, каждый к себе кусок тянет. И всё их больше и больше. Эх, был шанс, да упустили право отстоять на общее богатство страны. Вот тут как раз образованцы всех мастей, которых вы почему-то в интеллигенты записали, народ одурачили. Это же новый «агитпроп» криминала! Для того подкармливают. А нас близко не подпустят. Вот бы нам всем на чём соединиться – на восстановлении принципов народного самоуправления! Тогда бы перестали в монархистов-анархистов играть! Ведь я тогда на Донбассе, на забастовках шахтёрских весь механизм вражий изучил в действии. Кое-что пытались противопоставить, и получалось. Люди прислушивались…

Продолжить ему не дали. Во-первых, раздражали выработанные преподавательские интонации и построение речи, побуждающие слушать. Во-вторых, услыхав о шахтёрах, компания взголосила:

- Кончай со жлобами своими! Это они с Ельциным страну угробили!

Сергей обиженно осёкся. Даже в их малом кругу взаимотерпимость тает, и бессознательно усваиваются замашки «генеральские»: всех прилучившихся подвёрстывать под собственное мнение-настроение! Разврат времени, разврат профессии... Но всё-таки рискнул намеренно ровно докончить:

- Неужели, не понимаете? Страну без шахтёров развалили – неизбежный итог общих настроений. Сколько мечтали скорее в рай земной попасть? Вот и попали. Но оказался он ничем иным, как «телемской обителью». И другого тут не будет, каким путём не бреди: капиталистическим, социалистическим, феодально-монархическим. Путь один: совесть, правда, согласие жить по заповедям. Жаль, что нашему развалу до сих пор этого действенного не противопоставили. Одни лозунги. Патриархийное начальство молчит, властям подыгрывает. И мы своего дела не делаем. Нам не в диктатурах участвовать, бичевать или восхвалять, нам бы смысл постигать, правду пытаться говорить, пусть горькую, о человеке. И то показать высокое, от чего он отрекается. Ради чего? Отчего мы подборки исторических фактов цитируем, а корней ошибок не понимаем, не исправляем. Отчего нас часто, легко дурачат? Сами хотим? Тогда, отчего так неумно доверчивы? Отчего за общее дело берёмся, а кончаем интересом собственной шкуры? Я понимаю – с ложью уютней, проще. На наш век хватит, а «после нас – хоть потоп»! 

К середине дня Сергею нужно было успеть на встречу, что подготовил редактор с телевидения. Из обширных ещё недавно связей сохранились немногие, и этим приходилось дорожить. С тем редактором он сотрудничал  во времена мощного объединения «Экран», пока его не развалили на ряд студиек. Эта общая политика не обошла и кино-телепроизводства. Она с него-то начиналась – с захвата информационного пространства. «Лихим людям в случае» так легче заглатывать отрасли по частям. И ума управлять не надо: выжимай себе деньгу рекламно-эфирными махинациями и озвучивай директивную линию власти.

С развалом «Экрана» Сергей потерял две постановки: двухсерийного игрового фильма и полнометражного документального. Это был крепкий удар. Но дальше дела пошли ещё хуже. С постоянной сменой начальства, перетряской кадров связи рвались, направленность вещания менялась до неприемлемой, чем заправляла уже новая политически проверенная обслуга. В итоге, ни одной серьёзной публицистической передачи в сетке вещания не осталось. Цель была достигнута: страна слепла, глохла, бредила пошлой заёмной игривостью и забывала о смысле жизни, который – всё в той же правде. Не в выстраивании цепочек фактов, а в способности к нравственной  оценке происходящего и умении, при необходимости, поступаться личным интересом ради оглашения этой самой правды.

И вот один из оставшихся старых редакторов вспомнил о Сергее, предложил возможную тему для получасового очерка. И теперь они ехали на материал. «Материалом» оказался небольшой, оборонный в прошлом, заводик. Ещё в «перестройку» он потерял госзаказ, но был умно кооперирован новым директором. Человек этот оказался незаурядным, и редактор надеялся склонить его к съёмкам.

Сергей сошёлся с директором легко, сходу. Тем более, они оказались одного поколения. А затем с интересом слушал в кабинете историю предприятия. Директор и прежде служил тут же инженером. С выходом «Закона о кооперации» начал продумывать возможную переориентировку производства. Доложил о своих идеях на собрании. Был избран главой, а заводик зарегистрировали как первый в Москве кооператив.

- Производственный, учтите! – на этих словах начавший тучнеть руководитель поднял палец. – И вот мне что любопытно услышать: вы когда-нибудь работы Ленина по этому предмету пролистывали? – лукаво, испытующе прищурился. Ведь за его спиной в углу красовался федеративный флаг-триколор, так и манил новеньким шёлком пощупать себя, навроде завлекательной одёжки хорошенькой дамочки.

Сергей не смутился ни от шелков, ни от запретного в это триколорное время имени, хотя был профессионально опытен, умел при необходимости скрытничать. Но не в тех случаях, когда что-либо разжигало интерес. Тут он делался прям и вёл беседу как сейчас – с азартом:

- Да я эти тонкие брошюры по НЭПу где только мог, цитировал! Именно здесь наша общинность сочетается с предприимчивостью! Именно это – тот третий путь мимо оуэновской казармы и буржуазного паскудства! Но никто слушать не желает. Во враги записывают. Теперь в эфир самому уже не пробиться.

- Согласен, - грустно улыбнулся директор. Оценив прямоту, рискнул пооткровенничать: - Когда мы образцы своих товаров выставили, многих удивили и насторожили. Нас часто на московское телевидение приглашали к Кивелиди – что-то вроде клуба деловых людей. Так ведь? – обратился взглядом к редактору, получил кивок. – И знаете, - это вновь – Сергею. – Я всего одну мысль пытался проводить: не надо ничего рушить. Не трогайте вы пока эту политическую систему. Даже идеологию оставьте. Наша задача – раскрепостить изнутри отношения, найти новые экономические формы. А вся эта «надстройка» сама изменится. Чем вам не нравится формула: «Коммунизм есть сообщество цивилизованных кооператоров»? Давайте развернём её. Давайте закон обсуждать, чтобы жуликам лазеек не оставить. Теневики, спекулянты честными партнёрами, конкурентами не станут. Сознание испорченное. А за ними номенклатура через чёрный ход в собственники рвётся. Эти – ещё страшнее. Но нет, на проходимцев ставку сделали. Вот идут отстрел, коррупция, - умница-директор, как и вся страна, уже скоро узнает, что и упомянутый им организатор-предприниматель Кивелиди, глава их движения, тоже будет устранён, отравлен. – А надо-то было всего два-три поворота в системе провести. И я знал, какие. И не только - я…  Лично я в миллиардеры не рвусь. Это мечта идиотов. А я – кандидат наук, кибернетик и, по совместительству, хозяйственник. Хочу себя в деле осуществить. Всё остальное пусть приложится потом, в своей мере. Но вот беда – я знаю заранее, кем нас, производителей, душить собираются: финансистами и чиновниками. Ведь это всё прежние управители и задача у них другая, не наша: уцелеть, пересесть, завладеть. Вот зачем дело мутят спекуляцией, политикой, идеологией. И нами же, нами, с финансовых высот по-прежнему помыкают! Ай, да что рассуждать о печальном! Пойдёмте, покажу образцы товаров. Мы теперь в статус малого предприятия перешли. Это надёжней.

Они поднялись. И когда уже выходили из кабинета, директор вдруг взялся декламировать из Тютчева:

Напрасный труд – нет, их не вразумишь, -

Чем либеральней, тем они пошлее,

Цивилизация – для них фетиш,

Но недоступна им её идея.

Как перед ней ни гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы:

В её глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы.

Затем в обширной приёмной они рассматривали образцы. У Сергея глаза разгорались: тут и антипригарная посуда, дизайном и качеством выше иностранной, но дешевле; и разнообразные, неожиданно интересных форм, экономичные нагревательные и осветительные  приборы. А дальше пошли статуэтки под старую бронзу классических, в целом, традиций, но с лёгким модерновым уклоном, придающим некую пикантность грации. И ещё, в кооперации с уральскими заводами пробовали восстановить каслинское литьё, представительскую мебель с полированными яшмами, малахитом. И всё это – на предприятии с тремястами работниками!

- Ну, это уже игрушки, - отмахнулся директор от помпеза. – Но  согласитесь: художник-дизайнер у нас «экстра»! Мы целые ворота исполнили и подарили Данилову монастырю. Но основа наша – бытовые товары. В них наш оборот. В них мы превосходим конкурентов. И  представьте: после всех налоговых накруток, НДСов, этот дешёвый  товар удорожается, залёживается на складах. Вот чем нас бьют! И добили бы, не найди мы лазейки. Вы люди мне симпатичные, открою. Есть у нас связь с Эмиратами. Закупают нам по дешёвке крупные партии сигарет, а мы их мелким оптом на точки сбрасываем. Так концы с концами сводим. Это прекрасно, об отечественном производстве болеть, - голос директора зазвучал устало. – Для меня оплатить эфир – не проблема. Но очерк пока снимать не будем. Толку нет, пользы. Пропаганду в СМИ ведут прямо противоположную. Не обижайтесь, заходите лучше в гости просто так. О футбольчике поспорим. Ни вы, ни я не знаем, что ждать с этой чехардой властных указов завтра. Видимо, затяжки поясов ещё туже. Внутренний рынок беречь любой ценой надо, а его первым добивают. И ведёт это к потере экономической независимости страны - но, увидав, что от воодушевления телевизионщиков следа не остаётся, смягчил под конец. – Но будем надеяться. В России поворот к лучшему всегда случается неожиданно. Вот тогда на всю страну поговорим прямо. А пока, извините, я о коллективе вынужден заботиться. Не остаться бы людям после моих экранных рассуждений на улице… А вам на прощанье – маленький презент. Только выпущены, - и он протянул по блоку сигарет «Клинтон» в глянцевой звёздно-полосатой обёртке.