Сайт писателя Андрея Можаева
Библиотека
| Главная » Статьи » Драматургия » Три товарища |
Три товарища. Серия 1.
(сценарий многосерийного телефильма по одноименному роману Э.М. Ремарка. Разбивка на серии - предварительная) В соавторстве с Марией-Гитаной Баталовой
«Только несчастный знает, что такое счастье. Счастливец ощущает радость
жизни не более, чем манекен: он только демонстрирует эту радость, но она
ему не дана. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме» (Ремарк.
«Три товарища»). Пустое шоссе. С одной стороны – лес в нежно-зелёном пуху. С другой – голые поля. Вдали угадывался город, а ещё дальше чернела полоска гор. И куда-то за них будто стекал золотисто-розовый закат. На шоссе появился старый автомобильчик: грязно-бирюзовый, чиненный-перечиненный и оттого совершенно непонятной марки. Одна дверь слегка покорёжена и в верхнем углу – щель. Капот чуть изогнут. А на решётке над бампером прикручена проволокой белая табличка «Карл». Так и катил себе неспешно. Сквозь лобовое стекло видны три фигуры. Титр: «ТРИ ТОВАРИЩА» «Старика» настиг бежевый «Бьюик». Точно жирный жук навозный, так и норовил поддеть того мощным бампером. Нервно сигналил. В ответ густой выхлоп «Карла» задымил на миг его лобовое стекло. Видно, как пухлая, в накрахмаленном манжете, рука хозяина «Бьюика» резко переключила скорость. Несколько десятков метров машины неслись бок о бок. Из «Карла» теперь хорошо виден дородный хозяин дорогой марки. Вот он пренебрежительно покосился в сторону соперников, ухмыльнулся и добавил газу до упора. Наконец-то он избавился от нелепого состязателя… Но оказалось – ненадолго. Старичок скрал расстояние, «посидел на хвосте», и вдруг легко обошёл «Бьюик» с обомлевшим хозяином. Стал неудержимо удаляться. Смеркалось, но дорожный ресторанчик и бензоколонка еще купались – уже последние минуты – в золотисто-розовом мареве. На обочине, с задранными крышками капота и багажника – «Карл». Около него возились трое. - Кажется, под сиденьем ключи, - подсказал друзьям невысокий крепыш. И отошёл, вытирая тряпкой замасленные руки. Загляделся на шоссе из-под густой тёмно-русой чёлки. Волевое лицо его выглядело открытым и слегка наивным. Брови будто опалённые. А в глазах какое-то мальчишеское озорство сочеталось с тихой глубокой скорбью. - Робби! – окликнул его вытянувшийся из-под машины скуластый черноволосый приятель. – Может, поможешь, все-таки?! А третий товарищ, крупный, широкоплечий, с кудлатой светлой шевелюрой, коротко вдруг засмеялся, будто закашлял: - А господинчика за живое задело! - на полных губах – усмешка. – Как эти состоятельные щепетильны! Считают себя великими автомобилистами! - Да уж, - вернулся к друзьям Робби. – Приятно бывает их на место поставить. И тут к обочине выкатил «Бьюик». - Гляди-ка - дополз, - кудлатый Ленц бросил это пренебрежительно. Но рубашку всё же застегнул и расправил воротник: - Кестер, объясняешься ты. - Кому же ещё? – откликнулся черноволосый, проходясь тряпкой по крылу «Карла». – Ты у нас чересчур тонок в вопросах вежливости. Надоели драки. Жаль, Робби молод. Малыш, мужай быстрее. Подмогой будешь. От Ленца давно уже ничего дельного не добиться. Из «Бьюика» вышел грузный и явно недовольный господин – как уксусу хлебнул. - Э-э, ваша машина какой марки? – взгляд его рыскал. Мужчина ещё не нашёл, как себя держать. - Разве она так уродлива, что уже не узнать? – Отто Кестер двинулся к тому вразвалочку и с усмешкой. Господин вовсе потерялся. - Э-э… Погодите, - вскинул вверх мясистый палец. А затем мягко отворил заднюю дверцу. И со всех троих товарищей напускная задиристость соскочила – на серую пыль обочины ступила светлая ладненькая туфелька. - Осторожно, Пат. Не оступись, - хозяин «Бьюика» помог выбраться стройной блондинке в стильном пальто палевого тона. Девушке на вид было около девятнадцати лет. Ленц, склоняясь к Кестеру, быстро шепнул: - Отто, покажи ему машину, - и подмигнул незаметно. Девушка прогуливалась поодаль, спрятав руки в карманы. Раз от разу с детской доверчивостью поглядывала на Робби, на Ленца. А Кестер в это время, усадив господина на место водителя, показывал щиток «Карла». Первым не выдержал взглядов Пат Робби. - Простите, пожалуйста. Мы не заметили вас в машине. Мы бы не стали хулиганить. - Почему бы и нет? – возразила та спокойно. Голос её оказался низким, глуховатым: - Что в этом дурного? - Просто, мы поступили не совсем честно, - Робби, смущаясь, смотрел в землю. – «Карл» даёт до двухсот километров в час. Это гоночная машина. Девушка как-то слегка наклонилась вперед, глубже засунула руки в карманы. Сумерки густели, и она будто зябла. - А мы думали – шестьдесят-семьдесят. И «Бьюик» вдвое быстрей вас, - ответила просто, ровно. - Господин Биндинг должен был здорово разозлиться на нас, - тот откинул ногой сломанную веточку. Она рассмеялась. - Конечно! Но ненадолго. Ведь надо уметь и проигрывать. Иначе нельзя жить. - Разумеется… Повисла пауза. Робби жалобно посмотрел на Ленца. Тот ухмыльнулся и подёрнул носом. Пат заметила смущение собеседника. Сама подала помощь: - Да, а почему вы называете её «Карлом»? – спросила с открытым любопытством. Робби вновь глянул на Ленца. Но тот уже нарочито потупился. - По дружбе. Вот он, Готфрид, - слегка толкнул товарища плечом, - убеждён, что «Карл» заставляет людей уважать творческое начало. Девушка вновь легко рассмеялась: - Остроумно! - И романтично. Знаете, Ленц у нас – последний романтик. - Вы уверены? Робби вновь подтолкнул плечом друга, но тот упрямо не желал вступать в беседу и всё лукаво посмеивался. И опять повисла пауза, не поколебленная ни удаленной беседой тех двоих в машине, ни резким кудахтаньем курицы за рестораном, ни шелестом под налетевшим порывом ветра ветвей берёз. Пауза эта неприлично затягивалась. И тогда Робби, глядя на легко трепещущие, в серёжках, ветки, вымучил из себя: - А чудесная сегодня погода. - Да уж, великолепная, - Пат по-доброму сыронизировала. И тут впервые – слащаво, вкрадчиво – подал голос Ленц: - И такая…лё-ё-гкая. - Да. Просто необычайно мягкая, - угрюмо глянув на друга, довершил Робби серьёзным тоном. – Весна, ведь. Девушка уже не могла скрывать смешливости и чуть отвернулась. - Яблоками печёными пахнет, - потянул носом Ленц. И предложил уже решительно и даже по-хозяйски: - А не отужинать ли нам вместе? Первыми в дверь трактира заходили Биндинг со спутницей. Следом – Кестер. Затем уже – Робби с Ленцем. По ходу они переговаривались полушёпотом: - Что ж ты меня бросил? - Привыкай, малыш, учись. Когда-нибудь пригодится. Слушай? А имя-то какое необычное – Патри-и-ция… Круглый стол весь уставлен блюдами и тёмными бутылками. Ленц и Кестер громко убеждали разморенного от вина Биндинга: - У нашего «Карла» очень бесшумный ход. Мы дали ему прозвище «Призрак дорог»… Робби задумчиво крутил в пальцах фужер с тёмно-янтарным ромом и украдкой разглядывал Патрицию: у той были на редкость тонкие правильные черты. Влажные серые глаза доброжелательно и грустно светились из-под густых ресниц, а на щеках поигрывал бледно-розовый румянец. Когда же она сосредотачивалась или делала серьезные замечания Биндингу о том, что тот много пьёт, на гладком её лбу напрягалась жилка. Наконец, она обратилась и к Робби – приветливо: - Вы всегда с такой бешеной скоростью ездите? - Почти, - тронутый её мягким грудным голосом, он признался как выдохнул. И тут вдруг Ленц высоко поднял стакан с ромом: - Внимание! Сейчас мы должны здорово выпить! Мы встретились не в простой день! Сегодня – дата! Нашему совершеннолетнему малышу Роберту с утра – ровно тридцать лет! Мужчины рявкнули «ура». А Патриция с пытливым вниманием засмотрелась на Роберта. Тот не выдержал этого взгляда. Грустно, с прищуром, уставился на колеблющийся в фужере напиток. А из его рыжеватой глубины стал накатывать серо-коричневый мираж… Тёмное нависшее небо. Обожжённый лес время от времени окуривается дымом. Проблески огня. Вывернутая дымящаяся земля. Бегут, огибая воронки, солдаты. Под свист пуль и разрывы снарядов Ленц тащит лёгкое орудие. У других двоих друзей – ящики на лямках. Они подталкивают колёса пушки. Кестер что-то кричит. «Бурлак»-Ленц ныряет за щиток. Ему уже протянута фляжка. Он глотает. Ром тонкой струйкой бежит по небритому подбородку. Ленц протягивает флягу Робби. Тот смотрит на протянутую руку друга. Начинает сощуриваться от нарастающего воя снаряда. Взмётывается земля. Смоляным градом осыпает три распластанные фигурки. И вдруг в полной тишине начинает звучать солдатская песня об Аргонском лесе: «Аргонский лес, Аргонский лес, Ты как большой могильный крест»… Робби поднял глаза. Мужчины пели. А перед ним – снова лицо Патриции, её улыбка. Но теперь в этой улыбке жило сострадание. Он всмотрелся и поблагодарил – одними глазами. И спросил, уже открыто любуясь ею: - Вы полагаете, ему можно доверить машину? – кивнул на пьяного распевающего Биндинга. – Может, кому-то из нас сесть к вам? - Увы. В таком состоянии он водит даже лучше. - Тогда оставьте ваш телефон. Я позвоню утром, узнаю. Ведь мы теперь за вас в ответе. Девушка посмотрела серьёзно. Оторвала полоску из записной книжки. Надписала номер. Комната заполнена солнцем. На подоконнике – яркий блик. За окном через дорогу плещется в золотистом мареве старый парк. А из-за стены от соседей проникает звук надрывного женского голоса, обвиняющего в несчастьях некоего Хассе. К окну, заправляя майку в брюки, подошел Робби. Лицо его помято, устало. Он мрачно глянул во двор. С тоской и каким-то удивлением осмотрел свою просторную, в зеленовато-серых обоях, комнату. Вернулся к постели, набросил поверх простыни шерстяное солдатское одеяло. Снял со спинки стула вчерашнюю рубашку. Закинул на плечо полотенце. - Патриция, Патриция… Неужели, и это окажется сном? – взялся перебирать на старом письменном столе газеты, книжки, стопку журнальных картинок с «разрезами» автомобилей. Наконец, выдернул белоснежную полоску бумаги, развернул. Пальцы слегка дрожали. В дверь постучали. Робби недовольно обернулся. А там, в щель уже просунулось вытянутое лицо мужчины с затравленным выражением глаз. - Наконец, ты встал, - мужчина вошёл и тихо затворил дверь. Во всём его облике было много льстивого и робкого. - Сегодня воскресенье, Хассе, - спрятал тот записку. – А вы снова проклинаете судьбу, - и ногой подвинул гостю стул, на который тот буквально свалился. - Вчера мне отказали в пятом месте подряд, - сосед безвольно развёл руки. - Возраст. Но я способен работать ещё лет десять-пятнадцать. - Отчаянье всё равно не поможет, - Робби вынул из обшарпанного комода тёмный штоф, пару стаканов. Разлил ром. Выпили. Утёрлись рукавами. Сосед раскис вовсе: - Она, вообще-то, правильно ругается. Всю жизнь посвятила мне. И что? Ничего не приобрела. Только страх нищей старости. - Послушайте, Хассе? – Роберт перебил раздражённо. – А вы пробовали хоть раз уйти с ней вечером куда-нибудь из этого логова? Сегодня главное – уметь забывать плохое, - и он, подхватив мыльницу, вышел. Длинный коридор пуст. Все двери в комнаты приоткрыты. Робби медленно шел по этой кишке, заставленной вдоль стен отжившими, бросовыми вещами. - День добрый, - донеслось из одной комнаты. Там статный седогривый мужчина расправлял под фраком белую сорочку. – Давеча вас не видал, - добродушно посмотрел на Робби слезящимися глазами. – Радость-то у меня какая! В пригородной гостинице работу предложили, - и он бочком придвинулся к тумбочке, где под русской иконой Богородицы Казанской стоял самовар и лежали бритвенные принадлежности. – Так устал быть в статистах! – весело заключил и широко перекрестился. Через несколько шагов – следующая комнатёнка. Навстречу выскользнула сухопарая, с растрёпанными волосами, женщина. - Робби?! – лоснящееся от крема лицо её нахмурено. – Вчера ты был необычайно приветлив и бодр. Приличную зарплату получил? - Фрау Бениг, я скоро верну долг. Обещаю, - опустил тот глаза. Та порицающе качнула головой. В третьей комнате сидел, склонившись над книгами, плечистый парень. У этой двери Роберт задержался дольше. Рядом на стене висел искорёженный велосипед. - Привет, Георг. Покажи-ка лицо? Тот поднял голову. На одутловатом лице – следы синяков. - Считай, прошли уже. И нога заживает, - носком пихнул под кровать шахтёрскую сумку. – Заходи. Вот, зубрю всё. Эх, как же эти полтора года последние всё тянутся, тянутся! Велосипед надо скорей чинить. Скоро опять – уплата. - Ага! И опять изобьют! – Робби так и не зашёл. - Это ерунда! Главное – газеты отнимают, сволочи! - Слушай? А может, плюнуть на эту учёбу? Я когда-то тоже как ты – почти закончил. И – ничего. Видишь: живу как-то, - улыбнулся горько. – А в общем, если захотим как следует – всё сможем. Лови пока, - кинул Георгу едва начатую пачку сигарет. И вот Роберт приблизился, наконец, к торцу коридора, где на стене черным пятном выступал телефон. Он как-то оробел, и во взгляде выступила тоска. Он снял трубку. Непослушными пальцами расправил листок. Медленно набрал номер. Задерживая участившееся дыхание, склонил голову. И обеими руками прижал к уху загудевшую свободными гудками трубку. В низком, но просторном гараже проникавшее в окна солнце дрожало зайчиками на полированных кузовах отремонтированных машин. У стеллажей с инструментами и запчастями копошился Кестер. Время от времени поправлял соскальзывающую подтяжку. Вошёл с глуповатой улыбкой Робби. - Опаздывать стал, малыш! – поднялся из-за стола громогласный Ленц. – А ну-ка! – потряс каким-то листком в руке. – Теперь мигом сыщутся охотники на наш кадиллак! Кестер шутливо переглянулся с Робертом. - Ты что, оду сочинил? - Вижу по Готфриду – в этом гимне есть и поэзия, и хватка, – пошутил, напуская умный вид, Робби. - Верно! – всплеснул ладонями вдохновлённый Ленц. – Сегодня нужно уметь быть романтиком! Садись, малыш, и слушай! Автомобиль покупают не для того, чтобы затратить деньги. Нет! С этого начинается романтика! К сожалению, для большинства она этим заканчивается, - и он, швырнув на стол бумагу, подскочил к кадиллаку с поднятой крышкой капота и принялся что-то подтягивать ключом. – Только настроение портят. А Робби откинулся на спинку стула, уронил на колени сильные руки и прикрыл веки. Очнулся, когда над ним навис Кестер: - Угадай, что здесь? – руки Отто играли бумажником. – Три билета на бокс! – не сдержал он радостной и глуповатой улыбки. Но Роберт остался равнодушен: - Спасибо. Возьмите вместо меня Альфонса. Отто замер недоумённо. - Хочу домой. Сяду и буду писать письма. Давно ничего не писал, - Роберт выглядел мечтательно. - Малыш? – Ленц подошёл, обеспокоенно заглянул в лицо, приложил ко лбу ладонь. – Ты не болен? Робби вяло пожал плечами: - Не знаю. Наверное, весна во мне бродит. Отто с Готфридом понимающе переглянулись. Подались молча из гаража. Кафе-кондитерская. Сквозь застеклённую стену видна часть улицы в золотисто-сиреневых отсветах. Прогуливающиеся вдоль стены дородные девицы одеты как попало. За столиком сидел Робби и, подперев голову ладонью, хмуро и напряжённо глядел в сторону входных дверей. В пальцах другой руки покручивал рюмку с коньяком. Подскочила вёрткая, в коротком платьице, официантка. - Повторите, - не поднимая головы, заказал тот. - С бизе, горячим шоколадом? – та, склоняясь к клиенту, заученно-кокетливо улыбнулась. - Коньяк предпочитаю чистый, - он даже не посмотрел на неё. А со спины, улыбаясь, следила за этой сценкой Пат. И как только официантка исчезла, над ним вдруг раздался её грудной голос: - Салют. Он резко обернулся. Встал. Радость вмиг убила в нём всю угрюмость. Взгляд очистился. - Вы появились точно призрак, - Робби залюбовался Патрицией, которая бессознательно затеребила конец розового тонкого шарфика. Так женщины, понимая, что нравятся, ищут занять себя чем-то случайным. - Просто, тут есть другой вход, - с улыбкой пояснила она. Я все лазейки знаю. Сегодня опоздала и путь срезала. - Вовсе не опоздали. Я сам всего минут десять как пришёл, - заспешил оправдать её Робби. – Даже выпить не успел. Патриция с любопытством заглянула через его плечо – на столешнице красовались пять мокрых кружков от рюмок. - Так-так, - чуть отступила, засунув руки в карманы плаща. - Здесь посидим? – виновато отвел он глаза. Девушка, выгнув шею, как-то отчуждённо осмотрела суетливую, средней руки, публику. Глянула на Робби, и её губы дрогнули улыбкой: - Все кафе одинаковы. Но лучше те, которые пусты. Остеклённые глазницы домов отражали зеленовато-чернильное небо. А мокрый асфальт – свет фонарей. Тесные улицы, которыми он вёл Патрицию, были не очень людны, зато шумны. - Привет, Робби! – крикнул из дверей обрюзгший высокий мужчина. Над козырьком входа серела самодельная неказистая вывеска: искрящее колесо точильщика и колюще-режущие инструменты: - Что-то давненько не кажетесь? Не разорились, случайно? - Работа пока есть. Кестер свое сокровище просто так не сдаст. - Добро, - и дальше ремесленник молча провожал взглядом то расходящуюся на расстояние руки, то вновь сближающуюся пару. Уже скоро сумерки размыли их фигуры. Лишь маняще звучал стук каблучков. Они свернули в следующий переулок. Их встретил ветер, раздул полы светлого плаща девушки. Стал накрапывать мелкий дождь. Она подняла воротник. И всё продолжала рассматривать с интересом лавочки, парикмахерские, пекарни. Впереди под козырьком покуривал, упершись стопой в цоколь, розовощёкий парень, весь в следах муки. Робби приятельски подмигнул ему. Девушка, отойдя подальше, тихо вдруг рассмеялась – она шагала теперь чуть впереди. Спросила не оборачиваясь: - А вам, пожалуй, тоже приходится готовить? - Нет. Научить некому, - он нахмурился, поджал губы. В ответ Патриция развернула плечи, глянула вверх. И спокойно произнесла: - И меня мама ничему не научила, - в глазах ожила тоска. – Помню только голос, колыбельную. Её здоровье съела война. - Но вы хоть что-то можете вспомнить. А я – даже не хочу… Отец литейщиком был. С утра до ночи – на заводе. А то – и ночами… Пат, вы меня сейчас здесь бросите, - в голосе его зазвучал некий вызов. - С какой стати? – удивилась она. - Хулиган я. В детстве из школы бегал. В заводском клубе вечно торчал. Отец ремнём воспитывать вздумал, и я сбежал вовсе. Потом уже учиться захотелось, когда работал. Но тут – война. Патриция слушала серьёзно и так же серьёзно смотрела на него. Они вошли в новую улицу. Здесь с тротуаров его окликали чаще, манили бутылками. Но он шёл не откликаясь, потупившись. - А я и не знала, что в этом запустении бывает так по-домашнему, - сыронизировала она, а тот насупился полней. Вдруг впереди загрохотал трамвай. Она схватила его за руку: - Бросьте тоску нагонять! Бежим! – потянула его через пути. И они рванулись перед близким носом вагона. А на противоположном тротуаре едва не сшиблись с прохожими. И уже со смехом пошли вдоль дорогих витрин. - Да, придётся теперь бегать по утрам, чтоб не выглядеть перед кем-то старым мешком, - дурашливо поскрёб затылок Робби. Но Пат не откликнулась – задумчиво разглядывала в ярко высвеченных витринах разодетые, золоченые, в изысканных позах, манекены, эти маски равнодушия. Под витринами сидел нищий. Патриция, не глядя, вынула из сумочки горсть мелочи, всыпала в подставленную шляпу. Какая-то худая понурая женщина с седеющим пучком, пересекая перед ними путь, метнула на девушку диковатый взгляд и буркнула: - Здрас-сте… Та кивнула в ответ: - Видите, со мной, оказывается, здесь тоже здороваются, - шутливо похвалилась. Впереди под фонарями их ждало новое испытание. Там выстроились начёсанные девицы в марлевых юбчонках. Роберт напряженно выпрямился. Девицы с особым любопытством осматривали девушку. На него же кидали удивлённые взгляды, перешёптывались. Но окликать, всё-таки – не окликнули. И только одна среди всех, не такая уже молоденькая, тщедушная, не шепталась, а с тоской смотрела на него. И в глазах ее набухали слёзы. - Привет, Марион. Привет, Валли, Привет, Роза, - с вызовом кидал на ходу Роберт, но девицы тут же отворачивались. Пройдя сквозь этот строй, Патриция остановилась. Прямо, открыто посмотрела Роберту в глаза: - Часто здесь бываете? - Был. Служил в ресторане тапёром, - на него навалилась тяжёлая грусть. – Таков мой мир, Пат. Я специально провёл. Вы должны это узнать. Чтобы суметь правильно выбрать, - он смотрел горько, но с надеждой. - Я поняла. И выбираю, - она взяла его под руку. – Что мне следует увидеть ещё? Лицо Робби ожило в благодарности: - Если так – надёжную бухту одного надёжного парня. В баре – тусклый красноватый свет. Посетителей почти нет. У высокого прилавка – просто одетый мужчина. - Альфонс? – позвал он через стойку. – Передавали что-нибудь про боксёрский матч? – и отхлебнул пива из кружки. - Не прислушиваюсь, - отозвался из темноты невысокий крепкий мужчина. И в круг слабого света над стойкой вынырнули пухлые руки с тёмными на фалангах пальцев волосками, взяли пепельницу с окурками и очистками от орехов. С улицы отворилась дверь, слабо звякнул колокольчик. - О-о! Малыш! – присмотрелся Альфонс, откинул перегородку и вышел из-за стойки. Патриция, опершись локтями о стол, завороженно оглядывала зал: в полутьме по карнизу лакмусовыми парусами мерцали модели старинных шлюпов. А в центре свисал с потолка целый фрегат. Напротив девушки, отвалясь к спинке, сидел Робби. Ласково рассматривая её, потягивал ром. - Не зря, значит, выволакивал тебя из-под огня, - грубовато-хрипло рассмеялся Альфонс – он сидел тут же. – За то, что мы все уцелели! – приподнял кружку с пивом. Робби как-то нехотя, стесняясь Патриции, поднял было бокал, но опустил обратно. - Понимаете? – взялся, уже хмелея, объяснять ей. – Наш фронтовой друг – единственный человек, сумевший из большого несчастья создать себе маленькое счастье. И делится им с другими. Альфонс засмущался, затер ладонью рыхлый нос. А Патриция задумчиво глянула на Робби: - Я это отлично понимаю. Альфонс грустно усмехнулся: - Извините. Вы слишком молоды, чтобы это понять. В ответ она удивленно приподняла бровь: - Это не то слово. Я нахожу – нельзя быть слишком молодым. Слишком старым? – пожалуй. - Пусть – так, - не стал препираться Альфонс. – Ещё что-нибудь пожелаете? Девушка резко развернулась к Робби, так, что светлые волосы частью перелетели, невесомо легли на плечи. Вызывающе, с лёгким осуждением посмотрела в глаза. - Пожалуй. Розового «мартини». Они медленно потягивали вино. Робби, покручивая стакан, виновато посматривал на неё. А девушка, склонив голову к плечу, испытующе, не отрываясь, глядела на него. - Вам здесь понравилось? – перевел он взгляд на её длинные пальцы. - Здесь – да. Ненавижу кондитерские. - Так зачем встречались там? – удивился он. - Привычка. Ничего лучшего не придумала, - и она подперла подбородок ладонью. - А мы у Альфонса – каждый вечер. Этот бар заменил нам родной дом. - А ведь это печально, Робби, - её глаза становились строгими. - Не совсем, Пат, - он в ответ посмотрел грустно. – Просто, это в духе нашего времени, - и вновь принялся раскачивать бокал. - Не могу представить, чтобы это было вкусно, - она делалась всё более строгой. - Пожалуй, - заглядывая в посудину, поддался тот. – Уже не знаю, вкусно ли? - Тогда зачем пьёте? Робби как-то судорожно, с жадностью, отхлебнул ещё. - Вкус не имеет значения, - отставил, наконец, с усилием стакан. – Ром не просто напиток. Скорее, верный друг. Молоко солдата, - горько усмехнулся. – С ним всегда легко, привычно. - Конечно. Ко мне вы привыкнуть не могли успеть. Так закажите и мне, - и она схватила его стакан и залпом допила. Низкая полная луна подёрнула тусклым серебром палисадник у высокого каменного крыльца. По ступеням возбужденно взбежала Патриция. Плащ нва плечах был мокрым от дождя. На площадке она обернулась и странно, напряжённо поглядела на Робби. А тот, вымокший и пьяный, жалко улыбнулся. Она нахмурилась, помедлила, будто решаясь на что-то. И толкнула дверь. А он, понурый, смотрел-смотрел на эту тускло освещённую дверь особняка, и уселся на ступень, свесил голову. Солнце играло в мелких лужах тротуара. Робби, в распахнутой рабочей куртке, шагал по пустой утренней улице. Войдя в ворота, наткнулся на цветущие ветви, едва умещавшиеся в ведре. Перед распахнутым гаражом, из чрева которого слышались голоса Готфрида и Отто, мела двор грузная лохматая женщина в стоптанных чоботах. Она, пьяненькая, едва держалась на ногах. Робби, подкравшись сзади, прошёл за ней несколько шагов, передразнивая. Но едва та остановилась, он бесшумно отскочил и состроил почтительную мину. - Здравствуй, Матильда, - окликнул уборщицу, важно любующующуюся изогнутой, роскошно зацветшей старой сливой прямо посреди двора, этого каменного загона. Женщина степенно повернула к нему умилённое лицо и натруженной рукой указала на дерево, где в ложбине ствола помещалась бутылка, накрытая рюмкой. - Зацвела, господин Локамп. Поразительно! После ваших масел и растворов, - резко передёрнулась и едва не упала, успев подставить метлу, - человеку - и то дурно делается. А она до чего ж стойкая! Господин Локамп? Чувствуете, какой запах? - Напоминает коньяк, предназначенный для клиентов, - Робби шагнул к дереву и наполнил рюмку. – Ну-ка, выпей за неё, - протянул Матильде. А сам вошёл в гараж. - Робби? Много в ведре веток осталось? – из ремонтной ямы его окликнул Кестер. Тот ответил не сразу. Смочив из пузыря с полировочной жидкостью тряпку, принялся натирать дверцу. - Придумали тоже, куда ставить. Думаешь, клиенты не замечают наступления весны? - Ну да! За утро уже второе ведро раскупают! – Кестер был явно доволен. - Малыш, не забывайся, - важно выговорил Ленц, подсев к краю ямы. – Наш предприниматель скоро станет звездой! - Без сомнений! – подхватил Робби с шутливой важностью. Из ямы высунулся Кестер с покрасневшим лицом: - Смейтесь на здоровье. Но что вы без меня делать будете? Мои придумки хоть каких-то ещё клиентов привлекают. - Браво, Отто! – Ленц бросил в ящик инструмент. – Это мы тоже должны отметить, - отправился в дальний угол к раковине. Включил кран и принялся умываться. - Куда это он? – Кестер заговорил почему-то шёпотом. Робби лишь пожал плечами. - Да, малыш? А как та девушка, что была с Биндингом? Тебе бы стоило побеспокоиться о ней. Как её, кстати, звали? - Не помню, - буркнул тот и поспешил отнести бутыль с тряпкой к стеллажу. - Как?! – возмутился Отто. – Да ты!.. Ты после этого жалкий осёл! Ты что, не понял, что это была чудесная девушка?! Твой единственный шанс! В кои-то веки такие встречаются! Разве ты не увидел этих длинных тонких рук, этих точёных пальцев… И тут в дверном проёме встала огромная фигура Ленца. Он обеими руками прижимал к себе объёмистые пакеты. - Эй?! Хватит настроение друг другу портить! Тащите во двор стол и стаканы! Приглашаю отметить праздник цветущего дерева! На уставленном провизией столе подрагивала ветвистая тень сливы. Кестер, уже опрятно одетый, влез зачем-то на изгиб ствола. А Ленц пристально наблюдал за скованным Робби. Тот же неловко рассыпал по тарелкам янтарные палочки картофеля. Затем Роберт откупорил бутылку и в два подставленных стакана неровно полился напиток. Ленц изумлённо и обиженно смотрел на пустую посудину товарища, на него самого. - Я не пью, - тот глаз так и не поднял. – Пьянство не доставляет мне больше удовольствия, - но всё-таки не удержался, жадно посмотрел исподтишка на полные стаканы. - Та-ак, - сурово протянул Ленц. – За что ты его недавно ругал? И они с Кестером, скрывая улыбки, понимающе переглянулись. - Готфрид, оставь его. Ему действительно, видно, не до этого. - И не до нас тоже. Ещё бы! Попади в такую передрягу! Малыш! Не вешай носа! У тебя много впереди всякого-разного! – и Ленц звонко шлёпнул его ладонью по плечу. – Но никогда не морочь товарищей! И все трое засмеялись. - Готфрид, ты знаток в любовных делах. Так? – Робби пробовал теперь прикрывать смущение небрежным тоном. – Ответь? Всегда ли, ну… в этом ведут себя по-дурацки? - Святой Валентин! – выдохнул тот и во всё горло расхохотался. – Малыш! Ты просто свалился с неба. Любовь, это чудесный обман, с известной целью придуманный матушкой-природой. Посмотри, - кивнул на сливу. – Она же притворяется на время куда более прекрасной, чем на самом деле. Вспомни, какая она зимой. Робби пристально посмотрел на дерево. Возразил: - Но женская красота всегда излучает свет и теплоту. Нет. Для меня здесь – притягивающая тайна. А по-твоему – обман. - Безусловно, малыш, - снисходительно подтвердил Ленц. - Робби? – мягко позвал Кестер. – Ты же знаешь – он считает, что это именно так, - и вяло отмахнулся. Роберт впервые разочарованно смотрел на Ленца. А низкое солнце придавало спутанной шевелюре того охристый тон, и весь он, Готфрид, походил сейчас на какого-то из древностей лесных явившегося Пана. И вдруг тот тяжело поднял голову и посмотрел неожиданно ясными глазами: - Но никогда… Запомни, малыш! Никогда не покажется женщине смешным или жалким тот, кто что-то делает ради неё. Делай что угодно. Только избегай омерзительного – непостоянного дилетантства, - и он вновь потупился. Робби с Кестером удивлённо переглянулись. А Ленц обнял вдруг ствол сливы и взялся нежно поглаживать её. - А тебе случалось напиваться при женщинах? – смело уже спросил Робби. - Всякое случалось, - буркнул тот. – Но если что-то натворил – упаси Боже просить прощения. Лучше пошли цветы. Одни цветы без всяких писем. Они всё покрывают. Даже – могилы. Роберт как-то замедленно осмотрел двор, дерево в цвету. Тягуче повторил: - Даже – могилы.., - и налил себе в стакан рому. – А давайте выпьем, братцы, за нашу сливу. Люди часто увековечивают в памятниках свою глупость. А почему бы не поставить памятник просто дереву? За цветущую сливу! – и стаканы со звоном сдвинулись. А после Роберт уходил со двора. Друзья с грустными улыбками смотрели вслед и, когда он исчез, молча поглядели друг на друга. И вдруг, обнявшись, соединились лбами. Так и замерли под самыми ветками. Робби брёл улицей. Фонари уже светили, но зеленовато-сиреневый полог заката угас ещё не совсем. И взгляд невольно утекал поверх крыш туда, к этому умирающему закату. На одном из углов Роберт заметил приспособленный под цветочную лавку фургон, выгреб из кармана мелочь, прикинул и пустился к фургону. Розы, тюльпаны, ирисы – всё богатство оранжерей легко трепетало своими лепестками под мелким дождём. Утром его разбудил громкий гомон где-то в коридоре. Он прислушался, потом бодро вскочил, накинул рубаху. Спрятал в ящик письменного стола гаечные ключи и вывел починенный велосипед Георга в коридор. Пристроил на прежнее место. А поодаль у кухни столпились «пансионерки». Многие были в халатах. В центре на женских руках кричал ребенок, и сияла загорелая лысина счастливого пожилого папаши. Он всё приподымался на носки и что-то шептал на ухо фигуристой шатенке с младенцем. Робби подошёл к ним. Собрание чуть расступилось, открывая малыша. - Смотрите, Роберт. Разве, не очаровательное существо? – остановила его статная дама со строгими чертами, которые смягчала сейчас умилённая улыбка. Тот сострадающе посмотрел на испуганного шумом, дрожащего от рыданий младенца. - Знать бы ещё, какая война ему судьбой приготовлена? – вздохнул тяжело. Жильцы оторопели. Вперед выступил, тараща глаза, пожилой. Даже кулаки сжал: - Молод о жизни рассуждать! Ишь, проповедник! - Таких чудовищ к детям нельзя подпускать. И к женщинам – тоже! – властно изрекла приговор строгая хозяйка, фрау Залевски. Робби растерянно осмотрелся. В глазах всех – ожесточённое осуждение. Зазвонил телефон. Малыш зарыдал пуще. Женщины взголосили: - У-лю-лю! Ах, какой нехороший телефон! Напугал нашего маленького! И тут весь этот гам и бестолковщину перекрыл удивлённый голос: - Роберт, возьмите трубку. Звонит девушка! Все мигом смолкли. Один малыш надрывался, но и тот начал стихать. А Роберт забился в угол спиной ко всем и слушал дорогой, с нежными нотками, голос. - Спасибо за розы. Они тоже проснулись. Я их полила дождиком из лейки, и они стоят рядом на ночном столике. - Говорите, говорите ещё. Пожалуйста. Хотите, я отпрошусь у Кестера?.. Серые стены комнаты Отто оклеены плакатами машин. Здесь же – две-три фотографии хозяина в офицерской форме. На столе и диване разбросаны автожурналы. Робби у зеркала затягивал пояс коричневых добротных, но не по размеру, брюк. Ленц, попивавший на диване ром, следил за сосредоточенным товарищем. Изрёк, как всегда, наставительно: - Малыш, выходя в общество, помни: человек зол, но любит добро. - Когда его творят другие, - подхватил Кестер, поправляющий в шкафу вешалки с одеждой. – Как ни грустно, устои нашего общества – корыстолюбие и страх. - Добавь продажность! – и Готфрид отдал друзьям «салют» поднятым стаканом. - Отто, одолжи на вечер кадиллак? – неожиданно спокойно попросил Робби. Встретил строгий взгляд друга. - Даю слово – буду ползти как улитка. Отто подал ключи: - Что ж, смотрины, так смотрины! Только не оставляй его на ночь на улице. - Наш малыш становится пижоном. Так и поступай. Это по тебе, - Ленц допил, поставил стакан, пристукнув донцем о столешницу. Потом поднялся. Важно прошёлся по комнате. Поучительный раж опять накатывал на него: - Но не теряй своей наивности. В любви без неё – никак. Глупцом родиться не стыдно. Стыдно им умирать. Нет, наивность вовсе не недостаток. Напротив – дарование! Ты понимаешь – я имею в виду простую душу, ещё не искорёженную скепсисом, сверхинтеллигентностью. И в жизни побеждает только глупец. Умник видит слишком много препятствий и унывает. Поэтому, наивность в трудные времена – бесценное сокровище! Наивность, это волшебный плащ, скрывающий опасности. А умники всегда на них натыкаются.., - Ленц заслушался сам себя. Расхаживал, глядел под ноги и даже не видел, как ушёл Робби. На лобовое стекло кадиллака набегали ажурные тени распустившихся веток деревьев. И сквозь эти ломкие тени – сосредоточенное лицо Робби. И всё звучащий голос Ленца: - Да, знание делает человека свободным, но несчастным. Не старайся узнавать слишком многое… Показался знакомый светло-серый особняк. Автомобиль изящно и мягко вильнул к бордюру, двинулся впритык к тротуару. Робби, в куртке под френч, плавно отогнул рычаг скорости. Про себя заулыбался. А в «потустороннем» голосе Ленца зазвучала восторженность: - Выпьем лучше за наивность! Слышишь, Робби? И за всё, что к ней причастно. За любовь! За веру в будущее! За утраченный Рай! Машина мягко остановилась у высокого крыльца. Пат, сбегая по высоким ступеням, будто парила в своём отпахнувшемся, отороченном лёгким мехом, жакете. Её английский костюм ладно сидел на точёной фигуре, а бледно-розовое лицо выражало душевную чистоту. - Я так рада, что, наконец, вышла! – Патриция пожала протянутую ладонь Робби. И, запрокидывая головку и прикрыв изогнутые ресницы, упоённо вдохнула: - Весной пахнет. Робби, как заправский наёмный шофер, отворил для неё переднюю дверцу. Без хлопка закрыл. - Сказали бы утром, отвёз бы вас в лес подышать, - он уже устроился за рулём и они тронулись. Вновь побежали по стеклу тени крон. - Разве, у вас столько свободного времени? - Нет. Но для вас всегда найду. Кадиллак подкатил к перекрёстку, оставив за собой тихую зелёную улицу. А открывшийся впереди за стеклом городской мир – спешащий, дребезжащий – будто слегка зыбился. Счастливый Робби покосился на спутницу, что изучала богатый салон. - Неужели, ваш собственный? - Да. Принадлежит пока мастерской. Но на сегодня – только мой. Нет – наш, - с улыбкой поправился. И сбавил у поворота скорость: - Не отужинать ли нам в «Лозе»? – засмотрелся на неё, любуясь. – Честно, Патриция. Лучшего я ничего не знаю, - признался простодушно. Она рассмеялась. А на повороте её притиснуло к плечу Робби. Так они дальше и ехали. - А мне понравились паруса. Я бы с удовольствием под ними посидела. Кадиллак резко увеличил скорость. Они сидели за срединным столиком прямо под фрегатом с его пергаментными, под старину, парусами. И смешливо наблюдали, как Альфонс вытаскивал за дверь буйного пьянчугу. Наконец, хозяин – у их столика. Подложил девушке гарнира, с удовольствием следя, как она справляется с последним кусочком мяса. Он был похож сейчас на заботливого отца. - Очень вкусно, - отложила девушка вилку. Робби глянул влюблённо. Подмигнул незаметно Альфонсу: - Радуйся. Что не радуешься? Ведь сам готовил? - А как же! – удивился тот. Налил себе рюмку до краёв и почтительно высказал: - Пусть ваши дети заимеют богатых родителей! В ответ Патриция посерьёзнела. Подумала и, зажмурившись, отважно выпила водки. Робби всыпал ей в тарелку несколько оливок, посмотрел с укором. А Альфонс глядел на поёжившуюся девушку с уважением: - Крепко, крепко, - и внушительно зашагал к откинутому прилавку. Робби шепнул недовольно: - Ну? Понравилась водка? - Немного крепко, - та брезгливо глянула на графин, покосилась в сторону стойки. - Но не могла же я перед ним оскандалиться. Робби тоже посмотрел на Альфонса – тот, нагнувшись, возился за стойкой. - О, Пат! Вам ужасно везет! – вдруг шепнул восхищённо. - Он хочет открыть для вас свою главную страсть. Теперь вы можете кормиться у него каждый день за так. Патриция приняла эти слова как шутку. Равнодушно повела плечом: - Похоже, у него нет слабостей. Он удивительно целен. Но Робби уже указывал пальцем, и Пат пришлось повернуть голову. Там Альфонс выставил патефон, сдул пыль с новенькой пластинки. - Патефон? – спросила она разочарованно. - Нет. И даже – не пластинки. Это было бы примитивно до неприличия. Его слабость.., - и тут с пластинки грянул мужской хор. Под это пение в дверях неслышно появился Ленц. С улыбочкой поприветствовал друга размазанным жестом. Робби с досадой отвернулся. Посмотрел на Пат. Она слушала, откинувшись к спинке. Опушка ресниц опущена, в лице – чувство, похожее на блаженство. А над ней покручивался, покачивался старый фрегат – будто хотел с привязи сняться. Песня закончилась. В баре – тишина. - По-моему, это было «Лесное молчание», - очнулась Пат. - Да. Только, почему-то, чертовски громкое, - пошутил Робби. – Оно всегда такое? Она беззвучно рассмеялась. - А теперь до конца открою тайну Альфонса. Хоры тушат в нём свирепость. Какая бы драка не случилась, с первыми звуками хора он усмиряется. - Да. Это всегда так, - неслышно подошёл Альфонс. – Ну, как вам? – с гордостью глянул на девушку. - Особенно хорош первый тенор, - серьёзно и уверенно отвечала та. - В самую точку! – обрадовался хозяин как мальчишка. – Вы понимаете толк в пении. И тут над столиком навис Ленц. Галантно поклонился девушке. Только открыл было рот, но Робби успел опередить: - Как? Ты ещё не проводил фрау Бомблат? – спросил небрежно, но посмотрел свирепо. - Она просит передать тебе привет. Велела позвонить, - тот даже не сморгнул. Патриция удивлённо заозиралась, но никакой «фрау» в баре не увидела. - Ладно, позвоню позже. Думаешь, вы убедили её купить кадиллак? Готфрид хитро улыбнулся, потянул носом и украдкой от девушки показал другу оттянутый большой палец. И тут же обратился уже к обоим: - Да, друзья мои! Меня в лунапарке просили деталь в новой карусели поменять. Такого класса вы не видали. Едем? Патриция неожиданно загорелась: - Обожаю кататься! – и ладонями прихлопнула. На разноцветную, с текучей толпой и причудливыми воздушными шарами, аттракционную страну брызжут лучи клонящегося махрово-оранжевого солнца. К поднебесью взмывают острыми носами лодки-ладьи. Ленцу и Робби ветер бьёт в лица. Ткань рубашек прижата к груди, а сзади надута пузырём. - Не откидывайся так, Пат! – тревожно кричит Роберт. За их спинами земля стремительно скользит. Патриция – на самом носу. Одной рукой держится за стальную штангу. И вся она целиком устремлена в голубоватую бездну неба. Лодка в крайней точке на миг замирает. Девушка выгибается, запрокидывает голову. Светлым пологом вздуты волосы. Кажется – она зависла в небе. Даже звуки земли растаяли. Вместо них – чуть звенящая тишина. Затем они петляли среди праздного народа, держась в «кильватере» Ленца, который, вроде ледокола, прокладывал путь, то и дело дежурно извиняясь. Пат посматривала на друга ещё хоть и бодрясь, но уже как-то «мерцающе». Под глазами – лёгкая тень усталости. - Не улети, - шепнул он нежно и взял её под локоть. За невысокой оградой – вращающийся круг. У центра вздымающегося волнами колеса пытались удержаться на ногах несколько человек. Смешнее всех выделывал коленца перед какой-то невзрачной толстушкой Готфрид. Пат и Робби смотрели из-за голов зрителей. Вдруг, при одном из опасных коленец она вздрогнула, закрыла лицо ладонями. - Уйдём. Надо передохнуть, - обеспокоенный Роберт потянул её прочь. Он ввёл ее в тихий безлюдный павильон. - Хоть здесь можно повеселиться. Перед ними – небольшой зал в разноцветных тёплых отсветах ламп, что выделяли вдоль стен ряд зеркал причудливых форм. Они встали против первого. В зеркале – едва их напоминающие ушастые уродцы. Перешли к другому зеркалу, третьему… Отражения кривлялись, выламывались, но веселье не приходило. Настроение у обоих явно переменилось. - Робби, ты находишь это весёлым? Увы, но мне грустно, - Пат поглядела под ноги – они стояли в самом центре зала. – Знаешь, почему? В жизни люди чаще всего так и ведут себя, - кивнула на зеркала. А всё остальное, - обвела взглядом свето-цветовые потоки, увешанную блескучей мишурой драпировку стен, - для отвлечения ума и чувств. И она решительно двинулась к выходу. Каблук подвернулся, но Робби, чуть сзади, успел поддержать её. Волосы оказались совсем рядом с его лицом. И он незаметно поднёс к губам её волнистую прядь. В павильоне с угрюмого вида владельцем Готфрид выигрывал в набрасывании колец на мишени приз за призом. На такую потеху собрался весь простой люд. Подошли и Пат с Робби. Девушка вновь повеселела – это когда владелец с убитым видом стал расставаться со своим дешёвым товаром: как от сердца призы отрывал. А затем друзья взялись раздаривать зрителям свой выигрыш. Пуще других радовалась та толстушка. В распахнутые ворота лунапарка, под жёлтым светом фонарей, бедно или просто безвкусно одетые люди радостно уносили фонарики, умывальники, лубочные картинки, дешёвые вазы. Толстухе достался фаянсовый сервиз и копия Рубенса, отчего она растрогалась до слёз. Оставалась ещё детская коляска и друзья, немного подумав, отдали её по тому же адресу. Они ехали усталые, откинувшись на сиденья. Мостовые ночного города текли под колёса неспешно, далёкие светофоры при их приближении, как по волшебству, переключались на зелёный. Робби добавил скорости. Всмотрелся в Пат. Она умиротворённо смотрела вдаль, утомлённо и грустно улыбаясь. Щеки белели, а ладонь она прижала к шее, к меховой опушке ворота жакета. - Тебе холодно? – он тронул её тонкие податливые пальцы. - Немножко. - Надо теплей одеваться. Вечера опасные. - Не люблю тёплой одежды и ненавижу холод. Особенно – в городе, - она отвечала странно-упрямо. Ленц подал сзади плед и Робби, остановив машину, взялся заботливо укутывать её ноги. - Сейчас согреешься. Он тёплый, шотландский. - Почти родной. У меня мама англичанкой была, - глаза её лихорадочно блеснули. А позабытый Ленц растроганно следил сзади за рождением их счастья. И вдруг, пользуясь остановкой, неслышно открыл дверь, исчез в ночи. Двое даже не заметили этого исчезновения. Тронулись вновь. В разрывах бегущих туч проглядывала молочно-бледная луна. Ветер осыпал изморосью стоящий у крыльца кадиллак. А у ступеней двое всматривались друг в друга. И вот Пат сама коснулась губ Роберта своими губами. Легко взбежала по ступеням. | |
| Просмотров: 1017 | Рейтинг: 5.0/1 |
| Всего комментариев: 0 | |