Четверг, 28.03.2024, 14:19 | Приветствую Вас Гость | Регистрация | Вход

Библиотека

Главная » Статьи » Архив » Разное

Масскульт и мидкульт
Д.Макдональд

МАССКУЛЬТ И МИДКУЛЬТ

На протяжении последних двух веков западная культура существует в двух видах: традиционном – назовем его Высокой Культурой; и в некоем новом виде, производящемся специально для рынка. Этот последний можно назвать Массовой Культурой, или лучше Масскультом, поскольку на деле это вовсе не культура. Масскульт есть пародия на Высокую Культуру. Его мастера начали работать уже давно, хотя это и выглядело тогда иначе. В литературе нить тянется от «романов для горничных» 18в. и к рок-н-ролу, Рокуэллу, к модерну загородных домов. А бесчисленная продукция таких новых средств общения, как радио, телевидение и кино – почти полностью относится к Масскульту.

Это нечто новое в истории. Не то, чтобы много плохих произведений появляется на свет. Большинство произведений Высокой Культуры были незаметны, поскольку талант всегда редкость – чтобы убедиться, нужно только пройтись по какому-нибудь известному музею. Только лучшие творения все еще живы. Мы оцениваем прошлое по их мерке.
Масскульт плох по-новому: у него нет даже теоретической возможности быть хорошим. До 18в. плохое искусство имело ту же природу, что и хорошее искусство, создавалось для той же публики, придерживалось тех же установок. Разница была только в личном таланте. Масскульт же – это нечто иное. Это не просто неудачное искусство. Это – не искусство. Даже антиискусство.

«Существует роман для масс, но нет Стендаля для масс, есть музыка для масс, но нет Баха или Бетховена, чтобы ни говорили…» - заметил Андрэ Мальро. Очень странно, что не существует слова, обозначающего общие черты того, что мы называем отдельно плохой живописью, архитектурой, музыкой и т.д. Нет плохой готической живописи. Не потому, что вся готическая живопись хороша. Но та разница, которая отделяет Джотто от посредственных его подражателей, совсем иного свойства, нежели та, что отличает Ренуара от карикатуристов «Парижской жизни». Джотто и Гадди разделены талантом, Дега и Бонна ересью, Ренуар и «суггестивная» живопись - чем? А тем, что последняя, полностью подчиненная зрителю, есть форма рекламы, имеющая целью продать себя.
Масскульт не предлагает своим потребителям ни эмоционального катарсиса, ни эстетического переживания, поскольку это требует усилия. Поточная линия выдает однообразный продукт, чья скромная цель даже не развлечение, потому что оно тоже подразумевает жизнь и, следовательно, усилие, но просто расслабление. Продукт может быть стимулирующим или наркотическим, но должен быть легкоусваиваемым. Он ничего не требует от аудитории, потому что полностью подчинен зрителю. Но он ничего и не дает.
Произведение Высокой Культуры, пусть и незначительное, все же есть выражение чувств, мыслей, вкусов, восприятий сугубо личностных, и аудитория также воспринимает их как индивидуальные. Более того, и творец, и публика ориентируются на определенные стандарты. Они могут быть более или менее традиционны, иногда настолько менее, что становятся революционными, хотя и Пикассо, и Джойс, и Стравинский знали и уважали достижения прошлого даже больше, чем их академические современники; их работы можно рассматривать как героический прорыв к здоровым первоосновам, затерявшимся в блестящей мишуре академий. Но Масскульт безразличен к стандартам. И никакой связи между личностями здесь тоже нет. Потребители Масскульта могут с таким же успехом нахваливать и фруктовую воду с мороженым, в то время как производители его самовыражаются не более чем «стилисты», преображающие Детройт в новейшее чудовище.
Разница кроется в уже отмеченной черте Масскульта: его безличность, отрицание стандартов и полное подчинение потребителю. Один и тот же автор может состоять из элементов как Масскульта, так и Высокой Культуры. У Бальзака, например, в наиболее тонкий психологический анализ и наблюдение за обществом внезапно вклинивается, сбивая с толку, самого дешевого пошиба мелодрама. У Диккенса превосходная комедия сменяется слезливой сентиментальностью, великие прозаические описания – вульгарнейшей театральностью. Масскульт – гораздо более тонкая проблема, чем иногда считают.
«Что есть поэт?» - вопрошал Вордсворт. – «Он человек, разговаривающий с человеком… человек, довольный собственными страстями и желаниями, радующийся больше чем кто бы то ни было духу жизни, что есть в нем». Это и есть тот самый человеческий диалог, который Масскульт обрывает, тот самый дух жизни, который он истребляет. Ивлин Во после короткого голливудского опыта делился впечатлениями: «У каждой книги, приобретенной для кинопостановки, есть определенные отличительные качества, плохие или хорошие, которые как-то ее выделяют. А дальше к работе приступает огромное войско высокооплачиваемых и совершенно непотребных писателей – они эти качества устанавливают, отделяют и изгоняют». Это действие называется «прилизыванием». Другое значение слова «прилизывать» также подразумевает: для того, чтобы сделать истинно голливудский фильм, необходимо уничтожить произведение искусства.
Вопрос Масскульта есть часть более крупного вопроса – вопроса масс. Современное индустриальное общество идет в направлении превращения личности в человека массы. Поскольку массы в историческом времени есть то же, что толпа в пространстве: большое количество людей, неспособных к проявлению своих человеческих свойств, потому как они не взаимодействуют друг с другом ни как личности, ни как члены некоей общины. По сути, они вообще не имеют отношения друг к другу, но только к некоему безличному, абстрактному, кристаллизующему фактору. Если говорить о толпах, это может быть футбольный матч, распродажа в магазинах. Если о массах – политическая партия, телепрограмма, система промышленного производства. Человек массы – это отдельный атом, схожий с миллионами других атомов, составляющих вместе «толпу одиноких», как хорошо называет наше общество Дэвид Райзман. Община же, сообщество, есть напротив группа личностей, связанных друг с другом определенными интересами. Нечто вроде семьи, у каждого из членов которой есть особое дело и место.
Массовое же общество, как толпа, неразвито и неспособно к творчеству. Его атомы сходятся не на основе личных привязаннностей, традиций или интересов, но чисто механически. Его мораль опускается до уровня наиболее примитивных членов – толпа совершит жестокости, которые очень бы немногие из нее могли совершить лично, а его вкус – до наименее тонкого и наиболее невежественного.
Именно эта коллективная чудовищность массы, публики, и принята мастерами масскульта как человеческая норма. Они унижают публику, рассматривая ее как объект, с которым надо поменьше церемониться. В то же время ей надо льстить, угождать вкусам, принимая их за критерий деятельности, за критерий искусства.
Когда слышишь, как властелина Масскульта упрекают в низком качестве его продукции, он автоматически парирует удар: « Но этого хочет публика». Но более пристальный взгляд обнаруживает: 1) самый уровень хотения публики обусловлен выпускаемой продукцией; 2) усилия направлены в сторону: а) он сам того хочет – нельзя недооценивать невежество и вульгарность издателей, продюсеров; и б) технология производства массовых развлечений навязывает упрощенную, без конца повторяющуюся модель. Легче сказать, что публика хочет этого, нежели сказать, что публика получает это, а потому и хочет. Мартовский заяц объяснял Алисе, что «я люблю то, что имею»; это не одно и то же с «я имею то, что люблю», но…мартовских зайцев никогда не приглашали на Мэдисон Авеню.
В силу определенных причин возражения по поводу такого «дающего публике то, что она хочет» подхода часто подвергаются нападкам как недемократичные и снобистские. Хотя я критикую Масскульт именно потому, что верю в возможности обычных людей. Потому что массы – это не народ, не Человек с Улицы или Средний Человек, они даже не плод либеральной снисходительности – Простой Человек. Массы – это скорее человек как не-человек, т.е. в особой с другими людьми связи, которая отнимает у него возможность жить по-человечески(одна из человеческих потребностей есть творчество и наслаждение произведениями искусства). «Человек массы», как я понимаю этот термин, есть теоретическая конструкция, некая цель, к которой нас толкают, но которой мы никогда не достигнем. Потому как стать настоящим «человеком массы» - значит отказаться от жизни, от личных желаний, увлечений, чаяний, отвращений, если они не разделяются одновременно всеми окружающими. Поведение человека будет полностью предсказуемо. Еще осталось немного времени до 1984-го, но не похоже, чтобы антиутопия Орвелла когда-либо вообще воплотилась. Тем не менее, нацизм и коммунизм показывают нам, как далеко можно зайти в политике, - Масскульт же делает это в искусстве. И давайте не будем уж очень самоуверенными в нашей американской умеренной зоне, не разоренной войной и идеологией. «Мне кажется, что вся англо-саксонская раса, особенно, конечно, в Америке, потеряла силу быть личностями. Они стали общественными насекомыми, как пчелы и муравьи». Роджер Фрай написал это давно.
Масскульт – это действенная, революционная сила, ломающая старые классовые барьеры, традиции, вкусы, стирающая все культурные различия. Она перемешивает, сваливает все в кучу и производит нечто, что можно назвать однородной «гомогенизированной культурой». Журнал «Лайф» - типичный пример однообразия. Содержимое журнала столь же тщательно гомогенизировано, сколь гомогенизирован и круг его распространения. В одном номере за серьезным изложением дел в атомной энергетике следует изыскание в области любовной жизни Риты Хейуорт; за фотографиями голодающих детей Калькутты, копающихся в помойке, - холеные манекенщицы в облекающих бюстгалтерах. Так или иначе, вся эта мешанина служит тому же, скорее принижая серьезное, нежели возвышая незначительное.
Исторические причины расцвета Масскульта хорошо известны. Не могло быть никакой массовой культуры, пока не появились массы. Промышленная революция породила их. Она вырывала людей из сельских общин и набивала их в фабричные города. До той поры существовала только Высокая Культура и Народное Искусство. В определенной мере Масскульт есть продолжение Народного Искусства, но различия заметны больше, нежели сходство. Народное Искусство в основном выросло снизу и часто оглядывается на Высокое Искусство. Масскульт приходит сверху. Он вырабатывается специалистами, понукаемыми дельцами. Они пробуют то и это, и если в кассе что-то щелкает, то стараются и дальше тиражировать подобное. Одно дело отвечать вкусам народа, как отвечала поэзия Роберта Бернса, и совсем другое – эксплуатировать их, как делает Голливуд.
Итак, массовая аудитория формировалась, и начинался соответствующий сдвиг в критике – дальше от объективных критериев и к новому субъективному подходу, где главным являлся не вопрос – хорошо ли произведение, а – насколько оно будет популярно. Нынче в Соединенных Штатах требования аудитории, превратившейся из узкого круга знатоков в огромную кучу невежд, стали основным критерием успеха.
Затем французская революция дала массам возможность выйти на политическую арену, а незадолго до этого они начали захватывать главные позиции в культуре. Авторы-традиционалисты выглядели все в большей и большей степени чудаками, - пока к концу 19в. направление, которое дало большинство бессмертных произведений, не отделилось от рынка и не встало в постоянную к нему оппозицию. Этим направлением был, конечно, «авангард», чьими предтечами были Стендаль и Бодлер и художники-импрессионисты, среди чьих первопроходцев были Рембо, Уитмен, Ибсен, Сезани, Вагнер и среди чьих классиков такие фигуры, как Стравинский, Пикассо, Элиот, и Фрэнк Ллойд Райт. Быть может, направление – это слишком точный термин: авангардисты не были связаны никакой эстетической доктриной или хотя бы сознанием, что они и есть авангард. Объединяло же их то, что они предпочитали творить для узкого круга, который симпатизировал их экспериментам, потому что был достаточно образован, чтобы воспринять их. Волевым усилием каждый из них отвергал течение Западной культуры после 1800 года и возрождал прежнее, традиционное положение вещей, когда художник предпочитал общаться с равными, нежели опускаться до низших. Позже они становились знаменитыми, а те, кто дожил, даже богатыми – авангард стал одной из величайших историй успеха в нашем веке – но их творческий успех шел в совершенно иной атмосфере.
Двумя великими ранними бестселлерами были лорд Байрон и Вальтер Скотт. Оба эксплуатировали романтизм, новое вероучение, чье особое пристрастие к личным переживаниям, в противовес традиционной форме, вполне отвечало требованию происходившей тогда демократизации вкуса. Но между ними было интересное различие. Каждый представлял определенный аспект Масскульта: Скотт – «производственный»; Байрон – акцент на самом художнике. Противоречиво, но тоже похвально: чем больше литература становилась отраслью промышленности, тем большим становилось и стремление к другой крайности – индивидуализму или, вернее, к более обработанному товару Личности. Байрон был таким же романтиком и почти таким же работягой, как Скотт, но во всем остальном они были мало похожи. Если Скотт был художником-предпринимателем, то Байрон – художником-бунтарем, но с точки зрения Масскульта, между этими крайностями была не такая уж большая разница. Байрон был грозным соперником. Скотт начинал как романтический поэт, но когда начал публиковаться Байрон, Скотт совершил стратегический отход к прозе и начал писать роман «Уэверли». Репутация Байрона отличалась от репутации Чосера, Спенсера, Шекспира, Мильтона потому, что была репутацией человека, а не его работы. Его поэмы принимались не как художественные создания сами по себе, но как отражение личности их творца. Как великий поэт Байрон был банален – кто сейчас читает его «серьезную» поэзию? – а вот мысли его отнюдь не были ребяческими. Существовало как бы два Байрона: публичный(забияка) в «Корсаре» и «Путешествии Чайльд Гарольда» и тайный насмешник над этими же романтическими привязанностями.
Так в массовом обществе люди обращены не друг к другу, а к некоему расплывчатому организующему началу, они часто находятся в состоянии истощения, потому что такой недостаток общения неестествен. И Масскульт стремится дать отдушину уставшему бизнесмену или уставшему пролетарию. Этот сорт искусства обязательно держится на расстоянии от индивидуальности, поскольку он специально предназначен для того, чтобы воздействовать не на то, что ее отличает от других, а скорее работает на рефлексы, у всех одинаковые. Таким образом, человек держится на расстоянии. Но люди чувствуют потребность в общении с другими людьми. Простейшая возможность преодолеть это расстояние или создать иллюзию преодоления – выделить личность актера; индивидуальность, затерянная в массовой аудитории, может обратиться к индивидуальности актера, потому что, в конце концов, они оба – личности. И если Масскульт в одном смысле крайне безличностен, то в другом – крайне личностен. Массы предъявляют непомерно высокие требования к личной гениальности исполнителя, искре Божией, но они также требуют от него скрытой уступки: он должен играть в их игру, должен изменять своей личности в угоду их вкусу. Байрон это делал, когда носил открытый ворот и был уверен, что его гиацинтовые локоны в достаточном беспорядке.
В Масскульте(и его отродье – Мидкульте) все становится товаром, за который можно получать доллары. Раз писатель получает Имя, тогда механизм Масскульта или Мидкульта начинает «лепить» его, упаковывать его во что-то, что можно продать в соответствующих количественных единицах. В этот момент он может обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь: издатели будут платить ему большие авансы, только чтобы заполучить его Имя в свой список; его обаяние так заворожит всех, что люди станут платить по 250 долларов и больше за выступление. Художники и писатели всегда имели тенденцию повторяться, но Масскульт и Мидкульт сделали это необычайно выгодным и, по сути, наказывают тех, кто так не делает.
Итак, рассмотрим Масскульт с точки зрения сначала потребления, а потом – производства. Как ходовой товар, Масскульт имеет два огромных преимущества перед Высокой Культурой. Публику после 1750 года, которой недостает вкуса и образованности прежнего правящего класса, не просто устраивают низкопробные товары массового производства, но они ей просто приходятся ко двору(хотя совершенно непредсказуемо они вдруг тянутся к подлинному, как, например, к романам Диккенса или фильмам Чаплина и Гриффита). Это происходит потому, что эти товары стандартизованы и, следовательно, легче потребляются, потому что каждый знает, что будет дальше, - представьте себе «вестерн», где герой терпит поражение в решающей перестрелке, или конторскую любовную историю, где робкий стенографист потерпел неудачу с хищной блондинкой. Особое эстетическое свойство Китча – термин, охватывающий и Масскульт и Мидкульт, - заключается в том, что он пережевывает искусство для зрителя и бережет его силы, предоставляет ему наслаждаться крошевом, опуская все, что есть трудного в настоящем искусстве, так как включает зрительскую реакцию в само произведение, а не заставляет зрителей переживать самих.
Масскультовское производство – предмет более тонкий, чем может показаться. Серьезный автор будет все равно создавать произведения искусства, даже если он пытается работать как поденщик, просто потому, что он иначе не может. Несчастливый герой рассказа Г.Джеймса «Следующий раз» вновь и вновь пытался продать свой талант и написать бестселлер, чтобы прокормить семью, но каждый раз он создавал новый, неповторимый шедевр. Противоположное так же верно: у дешевого писаки и выходит дешевка, как бы он ни старался быть серьезным. Большинство таких примеров предоставит Мидкульт, но у Масскульта на счету тоже есть свои небольшие трагедии. Когда я недавно был в Голливуде, один из наиболее умных молодых режиссеров Стэнли Кубрик говорил мне: «Причина, почему отсюда выходит так много плохих фильмов, не в том, что делающие их люди – циничные халтурщики. Большинство из них выкладываются полностью: они действительно хотят делать хорошее кино. Причина в их головах, а не в сердцах».
Другим условием успеха в Масскульте является то, что писатель, художник, редактор, режиссер или эстрадный артист должен иметь достаточно от человека массы в себе самом, как например, Сесил Де Милль и Элвис Пресли. Оно тесно связано с искренностью – как он может всерьез воспринимать свою работу, если нет у него собственного инстинктивного, неотъемлемого налета вульгарности.
Как я уже отметил, полная оторванность Народного Искусства и Высокой Культуры друг от друга соотносилась с однажды четко проведенной чертой между простыми людьми и аристократией. И как бы политически желательным ни было стирание черты, оно имело печальные культурные последствия. Народное Искусство самоценно, но Масскульт есть в лучшем случае опошленное отражение Высокой Культуры, а в худшем – культурный кошмар. Потому что, Масскульт не просто параллельное Высокой Культуре образование – он ее соперник. Вопрос наиболее остро стоит в нашей стране, поскольку классовые границы здесь особенно размыты. Если бы здесь была четко выраженная культурная элита, то массы имели бы свой Китч, а классы – свою Высокую Культуру, и все были бы счастливы. Но значительная часть нашего населения постоянно стоит перед выбором: смотреть телевизор или старых мастеров, читать Толстого или детектив; т.е. модель их культурной жизни является «открытой» до степени пористости. Небольшое число счастливчиков такая открытость выбора возбуждает. Большинство же приводит в замешательство или приводит, в лучшем случае, к компромиссу, называемому Мидкультом.
Деньги, досуг и знания, необходимые как предварительные условия культуры, распределились более широко и равномерно, чем когда-либо раньше. В эти времена достижений угрозу для Высокой Культуры представляет не столько Масскульт, сколько особый гибрид; полученный путем неестественного скрещивания последнего с первой. Целая средняя культура появилась на свет и грозит поглотить обоих своих родителей. Эта промежуточная форма – назовем ее Мидкульт – наделена характерными чертами Масскульта: Шаблон, Предусмотренная(встроенная) Реакция, отсутствие иного критерия, кроме популярности, но стыдливо прикрывает их культурным фиговым листком. У Масскульта фокус прост – доставить публике удовольствие любыми средствами. Но Мидкульт идет двумя путями: он изображает уважение к стандартам Высокой Культуры, а в то же время на деле топит и опошляет их.
Мидкульт – это не новый уровень Масскульта, как поначалу может показаться. Это скорее разложение Высокой Культуры; у Мидкульта есть огромное преимущество перед Масскультом – в то время как на деле он тоже «полностью подчинен зрителю», по выражению Мальро, он все же способен выдать себя за подлинную вещь. К Мидкульту относится и переработанный стандартный вариант Библии, выпущенный под эгидой Йельской школы богословия, которая разрушила величайший памятник английской прозы, текст библии короля Джеймса, дабы сделать его понятным и значимым для народа сегодня, - это все равно что разобрать Вестминстерское аббатство и сделать из его частей Диснейленд. К Мидкульту относится и киноотдел Музея Современного Искусства, отдающий дань Самюэлю Голдвину: его фильмы будто бы(слегка) лучше картин других голливудских продюсеров – хотя почему их называют «продюсерами»(производителями), если их дело – препятствовать созданию произведений искусства(ср. голливудскую судьбу Гриффита, Чаплина, Штрогейма, Эйзенштейна, Орсона Уэлса), это смысловая головоломка.
Возможно, лучше определить Мидкульт поможет рассмотрение его типичных созданий. Технически они достаточно оснащены, чтобы произвести впечатление на средние умы, не беспокоя их. По содержанию они «центральные» и «вселенские», в духе того лживо напыщенного искусства, которое французы окрестили помпи по названию блестящих, золотых, увенчанных плюмажем касок своих пожарных.
«Старик и море» Хэмигуея была впервые напечатана в 1952 году в «Лайф». Повесть получила Плитцеровскую премию и это помогло стать автору в 1954 году Нобелевским лауреатом(комиссия ссылалась на его «стилистическое мастерство искусства современного повествования»). Повесть написана в манере псевдобиблейской прозы «Доброго мира» Перл Бак: это стиль, перед пагубным соблазном которого, похоже, не смогли устоять средние умы, - госпожа Бак также получила за него Нобелевскую премию. В повести только два персонажа, которым не придан индивидуальный характер, потому что это может увести в сторону от Вселенской Значимости. По сути, у них даже нет имен, они просто «старик» и «мальчик» - я думаю, было ошибкой назвать рыбу марлином, ведь если быть честным, о ней обычно говорилось как о «большой рыбе». Диалог одновременно причудлив(демократия) и облагорожен(литература). «Спи спокойно, старик», - промолвил мальчик, или наоборот: «Проснись, старик». Это так же очень поэтично, как и речь мальчика: «Помню, как она била хвостом и сломала банку и как ты громко колотил ее дубинкой». В знаменитых бейсбольных диалогах мы видим сплав Литературы и Демократии: «- Великий Ди Маджио опять в форме. Я думаю о Дике Сайзлере и тех отличных ударах в старом парке… «Янки» не могут проиграть. – Но «Индейцы Кливленда» опасны. – Верь в «Янки», сын мой. Подумай о великом Ди Маджио».
И это написано человеком, который практически изобрел реалистический диалог. Унылое впечатление оставляет сравнение повести «Старик и море» с «Непобежденным», историей тореадора. У обоих произведений одна и та же тема: старому человеку, которым пренебрегли как отслужившим свой век, дается последний шанс. «Мануэль Гарсиа поднялся по лестнице в контору дона Мигеля Ретаны. Он поставил свой чемодан на пол и постучал в дверь. Ответа не было. Но Мануэль, стоя в коридоре, чувствовал, что в комнате кто-то есть. Он чувствовал это через дверь».
«Старик рыбачил совсем один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы… Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка».
Разница продолжает выявляться: отработанное, точное сдержанное высказывание против волынки стилизованной притчи, многословной и сентиментальной. В «Непобежденном» 57 страниц против 140 в «Старике», но в нем не только происходит больше, чем выражено, так сказать, тогда как «Старик» оставляет противоположное впечатление. В «Непобежденном» действуют четыре человека, каждый имеет имя и характеризуется через слова и поступки; в «Старике» нет людей, лишь два Вечных, Вселенских типа. Возможно, Кафка и смог бы что-нибудь сделать из этого, но для реалистической манеры Хэмигуэя это монотонно.
Для мидкультовской мысли Всемирность превыше всего. Хорошим примером был показ фотографий Эдварда Стейхена под названием «Семья Человека», с большим успехом проходивший в Москве, доказавший, что Мидкульт роднит всех людей мира. На самом деле, она должна была бы быть названа «Фоторама». Там было много превосходных фотографий, но они были помещены под самыми претенциозными и идиотскими названиями. Мидкультовская аудитория всегда хочет, чтоб ей вещали, - и фотографии были развешены так, чтобы показать, что хотя и есть у нас настоящие проблемы(смерть, например), но все же мы живем в уютном добром старом мире.
Особая угроза Мидкульта кроется в том, что он эксплуатирует открытия авангарда. Это нечто новое. Исторический предшественник Мидкульта, академизм, походил на него в том плане, что был Китчем для элиты. На вид он был Высокой Культурой, а на деле предметы его были тем более искусственны, чем дешевле был культурный товар, сделанный для масс. Академизм своим отчаянно скучным видом все же оказывал сопротивление Масскульту. У него были образцы, старые образцы, и он воспитал нуворишей. Некоторые из них так хорошо воспитались, что выросли до признания авангарда, понимая, что он несет в себе дух традиции, который академисты губили. Можно рассматривать академизм как усиливающиеся родовые муки Высокой Культуры, как ограниченную куколку, из которой может появиться нечто новое. Мидкульт – более опасный противник Высокой Культуры, потому что он довольно много вобрал в себя от авангарда. Тепловатое болотце Мидкульта засасывает всех. О психоанализе говорится сочувственно и поверхностно. Такие учреждения, как Музей Современного Искусства и Американский Совет Гражданских Свобод, бывшие когда-то авангардистскими и крошечными, теперь стали преуспевающими и почтенными; но что-то, видимо, было затеряно в процессе борьбы. Голливудские фильмы теперь уже не только ужасные, как были однажды, но и не очень-то хороши; общий уровень вкуса и мастерства вырос, но больше нет таких великих исключений, как Гриффит, Штрогейм, Чаплин, Китон, Орсон Уэллс.
Я не вижу причин, могущих помешать Мидкульту утвердиться в качестве нормы нашей культуры. Зачем биться с настоящей поэзией, если профессор риторики может выдать ее эффекты в сжатой форме – доходит в два раза быстрее и оканчивается «Подуй на угли моего сердца»?
Категория: Разное | Добавил: screenplay (21.11.2012)
Просмотров: 6504 | Комментарии: 4 | Рейтинг: 5.0/3
Всего комментариев: 4
3 Елллена  
0
Здравствуйте, нашла-таки эту статью, когда то неоднократно прочитанную из ежегодника "Российский " 90г !!, теперь  дочери 22-х летней планирую  на планшет перекинуть. Кстати сказать, эта публикация перевернула всю мою работу( гл.хранителем) в худ.музее на "до" и "после" .Спасибо

4 screenplay7498  
0
Здравствуйте, Елена. Да, это замечательнейшая работа. Рад за Вас!

2 screenplay  
0
Здравствуйте. Рад услышать такую оценку! Ради этого и размещалось. Спасибо и вам, Галина за отзыв, за неравнодушие!

1 Галина  
0
Очень интересная и злободневная статья. Спасибо, что взяли на себя труд сделать такой конспект и разместить его.

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]