Сайт писателя Андрея Можаева
Библиотека
| Главная » Статьи » Драматургия » Роль |
Роль. Часть 1.
 (литературный сценарий, драма)
«Леночка-Лена, соловьиная песня… Светлой памяти актрисы Елены Майоровой, а также всем настоящим актрисам».
Безлюдным коридором проходили двое. Один – высокий, крупноголовый.
Второй, с усами и бородкой – пониже. Худощав, нервно напряжён. Шли молча
и озираясь, будто заговорщики. Ступали мягко. Даже звука шагов не
слышно. Потянули за ручку двери одной из комнат. Титр с названием фильма. В просмотровом зальчике полутьма. Худощавый, тщательно заперев дверь на засов, подсел к другу. Тот скомандовал в трубку пульта: - Саша, поехали. Свет погас, а небольшой экран высветился. Под тихий стрёкот проектора потянулся съёмочный материал с черновой звукозаписью. Вздрагивал световыми перепадами на стыках кадров экран. В летнем лесопарке целовались парень и девушка. Она, в голубеньких джинсах и клетчатой тесной ковбойке, прислонилась к стволу старой сосны, обнимала друга. А над ними тяжело и плавно покачивались под несильным ветром ветви. - Серёжечка, ну что ты делаешь? – увернулась она от его губ. - Готовиться надо, - под ногами у них валялись учебники по истории и английскому языку – учебники ещё конца советских времен. - Дай налюбиться, - он вновь поймал её губы. А ладонями оглаживал плечи. – Ты для меня – всё. - Вяловато, - подал голос худощавый. - Потому на средний план увёл. А требую горячей – голливудский стандарт прёт. Впиявливаются как бесноватые. - А нервная организация хорошая. Типаж точный. Неужели, так трудно уже в то время входить? - обоим друзьям, сценаристу и режиссёру, было по сорок лет с небольшим. Одеты достаточно просто. - И я кривляться не позволяю. - И ведь как бы в супружестве живут. На экране девушка прервала, наконец, поцелуй. Отвернулась. - Ты же наше будущее на год отдаляешь! Я устала скрывать. Хочу открыто жить. - Так, давай. Ну поступлю я, обещаю! Сейчас завалюсь – через год, точно. Ну что вам, Тань, проформы эти? - Для неё - не проформы, - она освободилась, наконец, от его рук. – Она всего сама добилась. И от меня требует. А ты о себе только думаешь! А мне хоть из дому бежать! - Ну и приходи ко мне. По самому большому – человеку нужен только человек. - Ага, пока молоды и свободны. А потом? Семью растить? Делом заниматься? Или вечно с рейкой по полям болтаться? - Надо, Витя, состояние вытягивать. - Что предложить можешь? - Всё то же – роман подкинуть, - худощавый Сергей глядел на экран в спины удаляющимся порознь в играющих пятнах светотени героям. – Сценарий скуп. Кое-что от невошедших линий всё же сидит в героях. Моя вина. Выправим. - Да боюсь я: начитаются – начнут актёрствовать, помогать мне. Легче недожать. Всегда пластикой поддержишь. Сценарист отрицательно повёл головой: - Психологизма роли не заменишь. А импровизация не для нашего случая. А ты и материала не показывал. Но они давно в ролях, а додумывают как хотят. Пусть в романе покопаются, а? – при последних словах материал закончился. Зажёгся неяркий свет. Виктор немного подумал: - Да, как с публикацией? - Пока в том же издательстве. Жду. - Хорошо. Только, Серёга, без надрывов, естественности не потерять. И тебя на площадке припашу помогать с ними. А то вы, сценаристы, привыкли сачковать. - Сам же не подпускал! - Так. Ещё проблемка: сексухи затребовали. О-жив-ляж! – раздельно произнёс Виктор. Сергей омрачился: - До первой бы сборки доползти. Обещай в конце доснять. А я с критиками толковыми поговорю. Крутанём втихую, а они – рекламу «от обратного». Типа: «Наконец-то выходят истории о любви без порнографии. Зритель истосковался по чистоте. Хороший фестивальный пример!». Один шанс – какой-нибудь фестивальностью блефовать. - Чего, блефовать? Мы что, не серьёзно? – обиделся Виктор. - Тем более! А сексуха гробом станет. Особенно, Вере. Первая полная роль в кино. Подломить можно. - Не бойся. Они сейчас толстокожие. Сами раздеваются, с удовольствием. - А героиня самоуничтожится? Кому душа голой женщины интересна? Они встали. Шагнули к двери. Вдруг Виктор хитро прищурился: - Но ещё бы слегка эротики не мешало. Для эмоций. Зря ты всё- таки имён не изменил. Тебя ведь это стесняет? - Нет. От прототипов отделился. Главное – память о нас неисковерканной оставить. В узкой бедноватой комнате беззвучно работал телевизор. Шли обычные новости: кадры военных операций, портреты беженцев, наводнения, замерзающие в квартирах люди, правительственные награждения с фуршетом. Вера сидела на диване, подобрав ноги. На коленях – стопка в двести листов машинописи. Она читала. Вошёл из коридора Дмитрий, внёс модный пиджак. Примерил. Полюбовался в зеркало: выгнул спину, одёрнул полы, поправил плечи. Оба актера выглядели сейчас старше, чем на экране. Ей – двадцать пять. Ему – на два больше. - Дашь съесть что-нибудь? – он уже причёсывался. - Конечно, - Вера задумчиво поглядела на него и снова уткнулась в чтение. – Соберись сначала. Дима, картинно округлив глаза, ещё раз осмотрел себя. Подошёл и поводил пальцем перед её носом. - Вера, ау-у! Она вновь поглядела. Чуть улыбнулась. - Слепая актриса. Оригинально! - Минутку. Сядь. Главку закончу. Интересно. Мы считали – она прагматична. А она запугана и запутанна. Непростая девочка из непростых сфер. А он – пока нераскрытый художник со всеми вытекающими… - Зря копаешься. Интерес – одно; работа – другое, - Дима взялся перещёлкивать на пульте программы. – А придётся параллельно работать? Вон, по всем каналам те же ребята резвятся, - там шли сериалы. - Ага, у них два романа с перерывами, - тянула своё Вера. – А в сценарии в один сведён, обрезан. Вот нерв, - тонкие ноздри её напряжённо дрогнули. Она откинула от лица богатые распущенные волосы. - Вера, - высказал наставительно Дмитрий. – Наш документ – сценарий. Хозяин – режиссёр. Копаться не советую. Помнишь: масочки умеют прилипать. Над техникой трудись. Умей беречь себя, но оставайся для постановщика пластилином. И будь проще, – и он, усмехаясь тонко, охватил её рукой со спины. Она заметила в зеркале эту его усмешку. Он, целуя сзади в шею, неспешно принялся расстёгивать халатик. Подобрался к груди. Вера выломила бровь: - Что за игры пошловатые? – отбила его пальцы. Отстранилась: - Разве это так делают? – резко потянулась и расстегнула бюстгалтер. – Ну, что дальше? – взгляд задирающий, с насмешкой. Тот, с замаслившимися глазами, обнял её за лёгкие плечи, начал клонить к дивану. Упали на пол листы. Он уже почти соединил их губы, но вздрогнул и посмотрел на упавшую машинопись: - Быстро на роли посиди, - уселся сам. Затем глянул на часы и поднялся: - Жалость какая! Не обижайся, - чмокнул в нос. – Вернусь – продолжим самообразование. Но уже явно растём, - легко подхватился и начал одеваться у двери по-уличному. – Чего не садишься? Удачи же не будет. А Вера смотрела: грустно и как-то потерянно-ищуще. Принялась подбирать листы. Нашла нужный. Когда за ним закрывалась дверь, она уже читала. Вчитывалась, подперев пальцами лоб. Голос звучал, но губы оставались сомкнуты: - «Ну что за женщина вплелась в судьбу? То налетит жар-птицей, опалит до самого сердца, и тут же обернётся, канет русалочкой. И жить им вместе не жилось, и расстаться навсегда – не расстанутся. Не могут отчего-то обидеться друг на друга до равнодушия. Оттого стягивает их временами некая сила, странная невозможность довысказать свои натуры порознь». Под это чтение шёл коридором театральной коммуналки-общаги Дмитрий. Навстречу – бредущий вдоль стенки мрачно-похмельный мужчина: бородатый и почти лысый. Идёт, будто ничего не видит. В просторной кухне два парня на самой середине играют на табуретках в шахматы. У старенькой плиты женщина средних лет жарит рыбу. А на рабочем столе – ваза с прекрасными розами. Под это чтение он спешил по тротуару в мглистых ноябрьских сумерках. С любопытством посматривал на встречных девиц. Под это чтение рассекали на проспекте дорожную жижу автомобили – валил мокрый снег. Под это чтение вела в первом ряду свою тёмно-синюю «Шкоду» женщина лет тридцати семи: эффектная, по типу близкая Вере. Взяла с сиденья сотовый, набрала номер. Коротко о чём-то заговорила… Сергей в своей комнате отнял от уха трубку. Постоял, глядя в окно. За стеклом в жёлтом свете фонаря хорошо видно, как рыхлыми пятаками валил снег, расквашивался в грязи сплошных луж. А залитая дорожка уводила от подъезда мимо телефонной будки куда-то в глубокую мутную тьму. И будто из той тьмы слышались далёкие молодые голоса: - Алло, Таня? Не молчи. - Что, Сережёчка? Пора ложиться. Вставать рано. - Я на небо гляжу. Облака белые, низко-низко. Ночью первый снег пойдёт. Надо обязательно вдвоём пройти. - Ты ещё ребёнок. Жди утром на станции. Проводишь. Сережка! Клади трубку! Мать идёт! - Не положу. - Нет, клади. Ну клади же… Он отошёл от окна и опустил бьющую короткими гудками трубку на базу. В прихожей запищал звонок. Сергей открыл дверь. На пороге – женщина из машины. Вгляделись. В лице той - какая-то испытующая холодность. Сергей посторонился, открыл путь. - Я уже решила – не впустишь. Не поздоровался даже. Спасибо, - Таня говорила с иронией. - Да мы по телефону, вроде… Извини, - и он принялся помогать ей освобождаться от дорогого пальто из мягкой замши болотного цвета. – Не разувайся. Еле топят сегодня. Ноги стынут, – попробовал держаться с ней ровно, даже намеренно бытово. - Шутишь? – приподняла та бровь. - Зачем? – не понял он. - Ты так говоришь, точно я вчера от тебя вышла. - Да? Впрочем, почему бы и нет. Время летит. - Кому – как. Для меня, так из какой-то прошлой жизни, - вошла она в комнату. - Располагайся. Я пока твой кофе заварю. И уже в кухне, в одиночестве, он судорожно затёр всей пятерней щёку, где от виска к подбородку худая морщина легла. С памятью как со старой раной воевал. Кофе поспел. Он внёс чашки, но у порога замер. Залюбовался. Она сидела с краю софы, осматривала комнату. Сидела, по-девичьи сомкнув узкие колени. И эта простая поза, и привычка по-птичьи клонить к плечу головку, и этот английский костюм: светло-бурый, с густой зелёной прошвой, - всё это молодило и давало облику породистую сдержанность. Таня вопреки годам даже округлостью не налилась, всё той же оставалась, гибкой. И только сильные каштановые волосы, увлажнённые изморосью, сияющие золото-рыжим жаром на гребнях пологих волн романтической, но явно дамской, ухоженной, причёски, издали подсказывали о действительном возрасте и о непростой натуре этой женщины. Наконец, она оторвалась от пристрастного изучения перегруженного книжного шкафа, перехватила взгляд Сергея. Тот улыбнулся чуть виновато. Таня выгнула бровь – будто соболёк по снегу скакнул. Ответила свысока: - Не обольщайся. О тебе не вспоминала. Так, по пути к маме завернула. Из любопытства. - Не сомневаюсь, - он поставил, наконец, чашки на журнальный столик, сел рядом. - Рассказывай. Как живёшь? Чем занимаешься? - Всё тем же. Вот, роман одолел. Под сценарий перелопатил. Еле-еле постановку пробили. - И о чём, интересно? - Удивительно - ты появилась, как почувствовала. О любви, естественно. Вернее, о нашем понимании этой самой любви. - Значит, не забываешь обо мне? - Что ты! Сама напророчила: мне такой женщины больше не видать. - Я и гляжу: вроде, не пьёшь, а живёшь один. Обстановочка – «бабушкины дрова». Один компьютер новый, да и тот устаревший. Мог бы приличней упаковаться. «Масс-медиа» – бизнес не из слабых. А дамы ценят предприимчивых. - Я бизнесом не увлекаюсь. Я занимаюсь искусством. А за него не платят. Оно дарится. - Эх, Серёга! Вечный блаженненький! – усмехнулась Таня. – Какое искусство при голой заднице? Люди с утра до ночи крутятся. Им - отдохнуть, расслабиться. А уладится в стране – снова на искусство потянет. Тогда и дари, а не навязывай себе в убыток. - Всё чужие глупости повторяешь? - резко вдруг высказал он. - Раньше ты меня глупой не обзывал, - ответила она тем же. - А молоды были, глупы оба. - Вон ты какой теперь? Поумнел, значит. А я дурой осталась? Она нервно достала сине-золотую пачку «королевского Розмэнса». Закурила. Он переставил с подоконника на столик блюдце-пепельницу. Таня, по-салонному пристукивая сверху жемчужно-матовым ноготком, сбила нагоревшее. И вдруг пристально всмотрелась: - Да, изменился. На улице бы не узнала. Бородку отпустил. Под интеллигентов косишь? – съязвила, указав на иконки Спасителя и Божией Матери, что на шкафу у розовой лампады стояли. - Нет. Для них это больше – хобби, - ответил Сергей холодно. - Погоди-погоди?! Ты что, верующим стал? Вот новость, так новость! – и она, откидываясь спиной, вызывающе расхохоталась. – А послушай, скажи: старые грешки в рай не мешают попадать? Сергей сделался серьёзен: - Я тогда не был крещён. А с крещеньем другая жизнь начинается. Спрос другой. Обычно раскаянное вспоминать не велят, - он опять затёр щёку. - А ты прекрасно устроился! – голос Тани напрягся негодованием. – Как просто для себя чистеньким стать! – она вновь нарочито захохотала. – Вот бы мне раньше узнать! Впрочем, уже ни к чему, - вдавила в блюдце окурок, охватила руками плечи будто иззябла, и стала похожа на покинутую женщину. - Я, Таня, недосказал, - Сергей, наконец, успокоился. – Вспоминать не велят. Но иногда всей жизнью искупаешь. Я, действительно, очень рад тебе. Хотел очень увидеть…и боялся. Жаль, ты больней ударить ищешь. Какой-то позы набралась со своим. Прав был - не стоил он тебя. - Не тебе судить, кто меня стоит, – отвела она глаза. – Может, думаешь, ты? – выбрала тон поуничижительней. - Со мной ты стихи читала. - Послушай, где так хамить вежливо научился? - В институте, наверно. Я ещё в институте за гроши подрабатываю. - И тебя к студенткам подпускают?! Это же опасно для жизни! - Чьей? - Ну уж, не твоей… Да, я сидела сейчас одна и всё осматривалась. Вещицы свои вспомнила. Вон, вазочка китайская. Приятно, что хранишь. Но тогда ты со мной не так разговаривал. А смотрел – подбородок дрожал от умиления. Да, пожили. А сегодня даже у родителей не приспособлюсь. Непродуманно, неудобно. Впрочем, и в этом есть для кого-то свой уют. - А ты, никак, по евростандарту привыкла жить? - Почти. - Что, почти? Почти жить или почти привыкла? Таня легко рассмеялась: - Если бы привыкла, так бы ты меня тут и видел! Ладно, Серёга. Хватит софистикой развлекаться. Пора в путь-дорогу, - она поднялась. – Хотя заезжала я не для колкостей. - Нет, почему? Своего достигла. Показала: обошла меня по всем позициям жизни, - высказал он грустно. - Если б от этого было легче, - посерьёзнела та. И уже в прихожей, когда он помогал ей надевать пальто, она вдруг произнесла тихо: - Ты прав, Серёжечка. Время летит. У меня дочь растёт. Скоро уже - пять, - и жадно-затягивающе, как-то ищуще, всмотрелась. Он взял её ладонь, прижал к щеке: - Очень рад за тебя, честно. К утру мокрый снег перестал. Слегка подморозило. Дворники соскребали с асфальта ледяную кожуру. Вера шла в длинном утеплённом плаще с накинутым капюшоном. Ступала широко, свободно, и полы плаща в такт колыхались своими крупными складками. Она спустилась в переход. Навстречу из тёмной глубины плыл звук. Это у стены сидел на низком ящике дедок с красной от холода лысиной и наигрывал на балалайке «Одинокую гармонь». Вера двинулась медленней, невольно улыбаясь нежной мелодии. Приблизившись, пошарила в кармане, но монет не оказалось – одна пуговица на ладони, да пара гривенников. С беспокойством огляделась: все ли застёжки на месте?.. Миновала деда чуть отвернувшись. Под эту мелодию она смотрела в окно троллейбуса, неповоротливо протискивающегося по наряженным в разноязыкую рекламу московским улочкам. Задерживалась взглядом на лицах людей, ничем не озабоченных или, наоборот, о чём-то тоскующих, на старых домах, ещё встречающихся вкраплениями среди кичливых новоделов и просто новостроек, и всё так же чуть смущённо улыбалась. В студийной комнате Сергей наставлял крупноватого парня лет тридцати - они сидели на диване: - Вот этот развёрнутый план убеждает. Настораживает посвящение: фильму «Спасатель». Твоя первая любовь коварна. Подражания одной традиции избежал. Есть опасность подпасть другой? - Нет. Я – в пику. Хочу то лучшее поднять, от чего отреклись. Надоела грязь. - Трудная тебя судьба ждёт. Я тоже продаваться не хотел. И жизнь себе усложнил. Вдруг отворилась дверь и появилась Вера. В светлом плаще, светло улыбающаяся и молодая, она невольно вызвала ответные улыбки. - Я некстати? Сергей подошёл, взял её за руку, ввёл в комнату: - Познакомься, Вера, с дипломником. Игорю при тебе гораздо приятней похвалы будет слушать. Может быть, после ещё встретитесь, - и он усадил Веру на своё место, а сам взялся расхаживать по комнате мимо настенного календаря с голливудскими «дивами» во всех видах. Он начал говорить и Вера, подпершись кулачками, старалась не пропускать слов. Игорь же исподтишка приглядывался к ней, и это её неприятно стесняло. - Во-первых: место действия – пока фон. А должен быть космос родившейся любви. Старая дача, луг, озеро впитали память о первом очаровании женщиной. Здесь она царит. Здесь всё – она. И всё под флёром, говорит образами. Как выразить? Ищи. Герой мучается, ревнует к ещё не познанному, боится его глубин… Размышляя, Сергей остро посматривал на Веру. Правда, тут же уводил взгляд на Игоря. Но всё же больше засматривался за окно, на эту вечную улицу с людскими встречами-пересечениями, случайными разговорами, временными расставаньями, с просящим подаяние на углу инвалидом в камуфляже. Порой же просто упирался взглядом в пол. - Может быть, страшится – всё это вдруг истает как сон в пространстве жизни?.. А что влечёт? Нет, не то, что жаль. Молодая, трогательная, за парализованным отцом ходит, репетиторством подрабатывает. Всё понятно… Нет, цепляет тоска от безлюбого, холодного в себе бытия. Начаток хаоса! И рождается жажда отдать себя ради гармонии! Но тут – усложнение: разность возраста. Об ответном чувстве думать страшно! Он пока стеснителен, совестлив. Потому, главное – самоотверженность. Вот в чём он герой. Больно бывает сказать: ты так прекрасна! Люблю оттого, что есть. Ничего не прошу. Просто, знай о такой любви. Пусть потеплеет в жизни твоей. А нет - прости и забудь. Но туги мы на такое. Всё обладать мечтаем, а счастья не дарим… Рвущийся к физиологии, мясу, не развернётся в личность. А у героя - тоска, тоска и свет останутся. Горький прекрасный дар прикосновения к земной красоте. Его любовь - первый опыт души, откровение о неповторимости другого. В этом – смысл. Молодец! - Спасибо, Сергей Владимирович, - поднялся Игорь. – Примерно так прикидывал, - скрыто-понимающе глянул на одного, на другую. - Удачи вам, - солидничая, откланялся. В комнате остались двое. - На первых курсах чернушкой баловался, - кивнул Сергей вслед ушедшему. Улыбнулся: - Правда, злая чернушка. На критический реализм смахивала. - А можно спросить? – Вера чуть робела – ещё не изжитая училищная дисциплина. – Вы не о вашем герое больше говорили? Сергей ответил не сразу. Он вновь смотрел за окно: на улицу в мелком соре, на большой рекламный щит с белой на фоне звёздного неба надписью: «21 век – простое имя солидной фирмы», на «крутые» физиономии героев блокбастеров с афишек, что на стёклах-стенках остановок. - Скорей бы снег. Чище станет… Да, Вера, ты права. Искусство всегда в принципе говорит о том же. А люди предпочитают забывать. Ты читаешь? – повернулся к ней. - Да, конечно. Поэтому, заглянула. Но не так быстро получается, как хотелось бы. Режиссёр нами недоволен, но я кое-что начала соображать. - Уже неплохо. Время пока есть, - пошутил он. На улице Вера, красуясь своими богатыми волосами, не стала накидывать капюшона. А у самого тротуара сочувственно заглянула в лицо Сергею: - Устали? – тот вышагивал тяжеловато, чуть сутулясь. - Неважно спалось. Они остановились у светофора. Сергей открыто посмотрел ей в глаза и она не отвела их. Что-то детски-доверчивое выступило в этой молоденькой женщине. Она будто надеялась, что её позовут. - Ну беги же, - улыбнулся он. – Тебя заждались. Она торопливо шагала вдоль забора. Там, вдали, ждал Дима. Он озяб и перебирал плечами под своей броской, но прохладной курткой. Она подошла с сохранённой улыбкой. От души обняла друга. - Димка! Заждался! Спасибо! Прости! - Что это с тобой? – покосился тот. - Ничего, - та уже фантазировала, закатывая глаза к небу. – Слушай?! А что бы ты сказал? Пока ты мёрз, я была на обеде с очень интересным человеком. - Не сказал бы, а спросил, - шмыгнул тот носом. – Он богатенький? Захочет нам помочь? - Ну вот, - картинно уронила руки Вера. – Как всегда! А твой герой, между прочим, в этой ситуации классный скандальчик Тане закатил. Объявил это тоже изменой, душевной. Она испугалась, а я обрадовалась. - Взрослей давай, - зыркнул Дмитрий. - Мы обязаны нравиться. А начнём ещё в жизни романы разыгрывать – с ума сойдём или с голоду сдохнем. Бежим. Не хватало на прослушивание опоздать! О чём ты думаешь, Вера?! - Бежим, бежим, - виновато вздохнула та и надвинула капюшон. Сергей отомкнул свою дверь, вошёл и…замер: в комнате на ковре полулежала, подобрав ноги и опершись на локоть, Татьяна и читала экземпляр романа. В отличие от предыдущей встречи, была она в новеньких джинсах, в чёрном нежном свитерке. - Послушай? Описываешь верно, но софист неисправимый! – она, как ни в чём не бывало, улыбнулась. Слегка играя, зачитала: – «И вот с того вечера, когда она устало забывалась, он полюбил приподыматься, отнимать простыню и всматриваться в неё, такую увлекающую едва раскрытыми способностями чувства юную женщину лёгких как утренний сон очертаний, лишённых покуда того послеполуденного, роскошного и ленивого зноя телесности, что переплавляет даже самый напряжённый порыв в тягучее сладкое желание». Ну кто в такие моменты рассуждает? - До конца дочитай, - нахмуренный Сергей, наконец, разделся, прошёл в комнату. Открыл форточку: - Устал я от вас, критиканов. - «Конечно, ничего подобного он в те поры не думал, а лишь смотрел и удивлялся как чуду. И на душе становилось тихо, непривычно тихо. Он отлетал мечтами от зримой Тани к какому-то неясному, но единому для всего прекрасного гармоническому закону, которому хотелось соответствовать». А, ясно. Эстетствуешь. Не наотлетался ещё, - Таня вдруг загрустила. Резко принялась собирать листы. - Как ты вообще тут очутилась? Гэбэшник твой отмычками научил пользоваться? Она усмехнулась краем губ, достала из кармашка джинсов ключ на цепочке. Просунув палец в кольцо, поиграла им. Ключ задёргался как марионетка. Сергей, чуть сощурясь, засмотрелся на пляшущий ключ… В ярком свете из окна, в разбелке – двое молодых. Парень кладёт в ладонь девушке ключ. А из сегодня слышен ироничный голос Тани: - А он давно не в СБ – в руководителях службы защиты экономических интересов крупной фирмы. Сергей протянул руку за всё ещё танцующим ключом. Но Таня спрятала его в кармашек, прихлопнув ладонью. - Зачем? – к Сергею вдруг вернулась усталость. Она пожала плечами. А затем посмотрела: серьёзно, пристально и к чему-то готовясь. - Таня-Таня. Отвыкай от авантюр. Вы солидные люди. Чем спекулируют: нефтью, алмазами, алюминием? Таня молча села. Закинув ногу на ногу, огладила тонкое ровное колено – будто танцовщица усталая. - В его дела не лезу. Довольно, что кормит, - в ней проявлялась холодная злость. - За счёт ограбления твоих соотечественников. Она высокомерно вскинула глаза: - Эрудит, однако. И в этом разбирается. - А что разбираться? Наш бизнес «колупаевский». Выпросят у правителей льготы – будут с «баксами». Не смогут: хоть гениальное производи – разорят. Вот и нужны старые связи «гэбэшные». Своих проституток милиции стричь оставили, а сами по заслугам в коммерцию переехали. Опять народу жизнь искалечили. - Слушай, давай попробуем без вчерашнего, - Таня, глядя в пол и охватившись руками, сумела переломить себя. Стала опять серьёзной, даже откровенной: - Не с тем пришла. Сходи на кухню. Перекуси. Там кое-что есть. - Нет! Это фантастика! – в голосе его прорвалось отчаянье. – Думаешь, я совсем дурак?! Поддамся, опять клюну, а ты посмеёшься?! Ты же за этим приехала! - Не кричи. Ничего я не думаю. По-женски позаботилась. Вечно голодный ходишь. Физиономия зелёная. Потому и злой. А приехала я… Дай собраться. Я всю ночь не спала. Она поднялась и на лицо тень вымученной усталости легла. - Нет, сначала думала уязвить. Но потом, особенно - ночью… Она как-то странно, неуверенно пошла по комнате. Бесцельность сквозила в движениях: то в угол зайдёт, постоит, то вернётся к месту прежнему. А взгляд растекается по предметам и превращается в уже знакомый жалобно-ищущий. - Таня? – позвал он тихо. – Не накручивай. У тебя дочь растёт. - Дочь? – эхом отозвалась она. – В том-то дело. Знаешь, как в глазки ей смотрю? Одна вина. Дорого далась. Едва не умерла родами. Килограмм тридцать потеряла. А всё из-за того… Тебя проклинала. А к ней – какая-то отменяющая всю меня привязанность. И она уже в деспота превратилась. Одному папику нашему хорошо. Столько ждал! Столько от меня вынес! Но теперь я только прислужница… Ломает меня здорово, Серёга. С дочкой проще. К матери на дачу в Мамонтовку отправляю. Подравняет. А что мне со мной делать? Хочешь правду? – в её природно-весёлых глазах открылась пугливая беззащитность. – На бред похоже. Но ты поймёшь, умненький мальчик не моего мира, - и она, умеряя волнение, двинулась вновь. По ходу оглаживала стену, книги, сервант с её старыми безделушками: - Я когда родила, выжила – такой радости ждала! Чтобы захлебнуться! А сил нет. Жара нет. И такая тоска наехала! – Таня, расхаживая, осматривала каждый предмет подолгу, как разгадывая. – А послушай? Вдруг сейчас поняла, почему Чехов именует шкаф «глубокоуважаемым», - остановилась у книжного шкафа, впилась взглядом в корешки книг. – Да, потеряла я. А сама брела тенью. И решила: дай, горечь ему верну. Легче станет. А вышло… Ночью представилось: моя половина живая здесь. Зазвала. Вот, она тут во всём. Ты сберёг, но присвоил. Что же ты делаешь, Серёжечка? Освободи меня. - И я этого боялся, - согнулся в кресле Сергей. – Отказаться от нашего не могу. И возврата нет. Жизни давно разошлись. Что я могу? Просто, тебя здесь любят за то, что ты есть. И всё. Это ни к чему не обязывает. Любовью не принуждают. - И после всего ты так же открыт? – она опустилась на софу. – Спасибо за память. Вера стояла у тёмного стекла и играла китайским болванчиком на подоконнике: толкала пальцем его головку, а он в ответ мерно кивал и улыбался своей приклеенной улыбкой. Дима, улёгшись на диван, смотрел футбол. - Представляешь, бояться стала, - заговорила Вера, не оставляя своего занятия. – Конечно - её железная мать, страстная тяга к нему… Приходится изворачиваться. Но почему - и с ним? Ложь и любовь! Хочется, чтобы дома - чинно, и с ним - сладко. За любовь терпеть воли нет. Посмотри – уже не девушка, - казалось, Вера не с Димой, а со своим на всё согласным болванчиком беседует, да с собственным отражением в стекле. – Конечно, обычная школьная глупость. А открыть ему гордость мешает. Но изображать из себя в постели девушку не позорно? А он понял и прощает. А дальше? Разве, она любит? – повернулась к Дмитрию. - Любит, Вера, любит. Нормальная женщина. Это роман такой. Действия нет. Приходится психологизмы выдумывать. А по жизни женщина как раз ищет материальной устойчивости в форме любовного гнезда. Институт - гарантия. Женская логика: мужчина привлекает надёжностью, но желательно ещё ума, блеска и прочего. Мечта дам – пробовать соединить больше в одном. Вечно в этом путаются. Пардон, но женская любовь – штука условная. «Женитьбу» помнишь? - По-твоему, все женщины таковы? – Вера подошла, засмотрела ему в глаза. – Ты во мне похожее рысканье замечал? – в голосе – тревога. - Да не рысканье, а желание осуществить природу: занятие по душе, семейное тепло, достаток и успех. Потерпи. И мы с тобой однозначно раскрутимся. Уже начали, - он приподнялся, обнял её за плечо, привлёк к себе. – Ты просто ещё не утвердилась. Драматизируешь мелочи. Но есть серьёзная проблема – ты слишком актриса. И за это я тебя люблю. Возвращайся скорей. В комнате горел торшер. Было накурено. Сергей бросил в портфель книжку-блокнот, ручку, застегнул молнию. Таня взглянула снизу от софы. Взглянула вопросительно. - Ехать пора. - Я довезу. - Тебе же в Мамонтовку! Что будет, если муж учует? Она лишь пренебрежительно усмехнулась. - Таня, актриса наша просила парню помочь. Взнос собрать и ролик сделать. Без этого на площадки не пускают. Поверь: тебе будет скучно, неуютно, - Сергей попутно одевался. - Никогда не видела, как снимают, - поднялась и она. - Да разве это съёмки! - Я поняла. Или мы едем, или я никогда отсюда не выйду. - Это что-то новенькое, - вздохнул он. – Ладно. Какой-нибудь интерес попутный придумать постараюсь. Таня вела уверенно. - Славная машина у тебя. - Мы с ней одного характера. Тоже с фокусом женщина. С ней только лаской можно, - она погладила её по панели. Впереди по маршруту начали вырастать знаменитые дома-«книжки» Нового Арбата. - Куда дальше? - Видишь – церковка светится? - Да это Симеон Столпник! - Вот за ним где-нибудь паркуйся. - На мою Молчановку?! - Почти, Таня, почти. По ней обратно пройдёмся. Роль. Часть 2. | |
| Просмотров: 722 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |