Пятница, 29.03.2024, 13:49 | Приветствую Вас Гость | Регистрация | Вход

Библиотека

Главная » Статьи » Художественная проза » Будни и праздники "святого искусства"

Будни и праздники "святого искусства" (3)


Будни и праздники "святого искусства" (2)



Минула долгая неделя, и Надя позвонила вновь. Потребовала быть у неё ровно в шесть вечера. Но не раньше! В голосе – весёлая загадочность.       

Я очень старался не опоздать и не явиться раньше. И предчувствовал, что дожил-таки до самого главного свидания, украшенного лёгким флёром шутливой интриги. Ровно в шесть я стоял с букетом чайных роз на пороге мастерской.

- Спасибо, что пришли, - встретила Надя – стол был накрыт на двоих.

- Опять – спасибо! – разыграл я возмущение. – Да за что же? Неловко получать это незаслуженно.

- А я хочу говорить вам спасибо, и буду говорить. Вот, за цветы, хотя бы. И вообще…

- А я думал – ты рассказ написала. Хотя, рановато. Но когда напишешь, я тебе такое огромное спасибо преподнесу - не посостязаешься со мной! Итак, Надежда, что за таинственность, и почему именно в шесть? – этим многословием я пытался сдерживать распирающее меня счастье.

- Потому, что Игорь только ушёл. А я хочу с вами без него посидеть. Рассказ не написала, но попробую выдумать прямо сейчас. Начало такое: сегодня мне исполнился двадцать один год. Представляете, какой это ужас! Разменяла третий десяток! От этого мне стало очень, очень горько, и я решила позвать одного доброго человека. Он один во всём равнодушном городе способен понять меня и немножко утешить… Ну, как вам такое начало?  - и она нарочито горько вздохнула.

- Поразительно! Но самое сильное место – твой вздох. Двадцать один! А что мне тогда делать? Только в гроб ложиться.

- Фу! Вот что вы такое говорите! На мой день рожденья! Садитесь к столу и ешьте. Я готовить не умею. Что смогла, то сделала. Если не вкусно, хотя бы молчите.

- Договорились, - я послушно уселся на своё место. – А почему о празднике раньше не сказала? Я цветы каким-то чутьём купил. Знал бы - обязательно брошь к этому дню выбрал! В каком ты виде меня перед собой выставляешь?!

- Брошь может обождать. А почему вы тут раскомандовались? Это мой день рождения. Хочу – говорю, хочу – нет. Я, вообще, равнодушна к праздникам. Но в этот раз настроение сошлось. Днём в кафе с приятельницей посидели. Потом одного человека встретила. Дальше Игорь приходил. Ему сказала. А сейчас с вами хочется побыть. Налейте, пожалуйста, чаю. И подождите немного, - она вышла в свою комнату.

За то короткое время, что я был один, моё настроение начало странно меняться. Вдруг царапнула ревность к приоткрытому ею миру, где не было ещё меня. А затем, затем возникло ощущение тревоги. Тревога исходила не от меня. Она росла из всего окружения: из этой расплавленной минуты одиночества, из самого воздуха, который странным образом будто густел, делался совершенно неподвижным, мёртвым. А я сидел оцепенело и предчувствовал событие.

Надя вернулась. В её кулачке было что-то зажато. Расположилась на своём месте, против меня. Разжала пальцы. В ладони покоился брелок-«валентинка»: потешный керамический медвежонок с изображением алого сердца во всю грудь. Она протянула его мне.

Я принял безделушку. Рассматривал, унимая молитвой начавшуюся дрожь сердца. Несколько, может быть, строго посмотрел ей в глаза и медленно спросил:

- Ты даришь это мне?

- Почему вас это так удивляет? Вы даже выглядите сейчас другим.

- Надя, я очень тронут. Ты не представляешь! Я не ожидал…

Она улыбнулась:

- А я люблю дарить неожиданно. По настроению. Увижу симпатичное, куплю, а потом дарю первому, кому захочется в этот день подарить. Разве это не приятно?

Такое простое объяснение убило все выстраданные надежды. Вместо близкого восторга – пустота, холод, безразличие. И сарказм в отношении своих идиотических надежд!

- Что с вами? – испугалась она перемены во мне. – Я не так сказала?

- Нет, Надя. Всё так. Всё ты сказала как надо. Это я, дурак, не то слышал, не то видел. Не знал, как сегодня относятся к подаркам. Раньше мы дарили подобное с исключительным смыслом. Но я постараюсь не отстать от времени. Ты права – приятно оказаться на сегодня первым, кому тебе захотелось подарить эту штуку. Даже, если это просто случайность, - я сжал в кулаке медвежонка и угрюмо уставился в столешницу.

- Почему вы так со мной говорите? – голос Нади задрожал и отдался во мне болью безнадёжности. – Вы… Вы – дурной обидчивый мальчишка! - в её огромных глазах встали слёзы, колыхались, но не проливались. – Вы меня оскорбляете! Вы постоянно ловите в моих словах какой-то скрытый смысл. А я так не приучена! Я говорю то, что думаю и думаю сейчас, без расчёта. Мне нечего скрывать. И я не могу, не хочу вечно оправдываться перед вами в моих мыслях и ваших подозрениях! Зачем вы думаете как все?! Вы, вы поступаете как человек, который любит одного себя. Неужели вам навсегда понравилось жить в самом себе?! – она стремительно поднялась и пошла в свою комнату.

- Надя! Не уходи!..

Но она не вернулась и даже не взглянула. Это была жестокая обида, разрыв. Так я понял.

 

Прошло около месяца. Я давил тоску по Наде и жажду видеть её. Новая встреча означала новую бесцельную боль. Я смирился с тем, что никогда не сумею понять женщины - пропустил своё время.

Однажды, свежим весенним днём, позвонил Игорь и потребовал срочно ехать в мастерскую.

- Она там?

- Да нет её давно. Уехала. Ты что, не знаешь? Она, вроде, замуж выходит.

- За кого? – сердце моё дрогнуло очень чувствительно.

- За кого-то дельца из дирекции одного театра. Не стану уточнять. Тебе это вредно пока. Знаю, что мужчина солидный. Кстати, на два года старше тебя, и без комплексов… Ну, что молчишь, дурак? Ведь это ты должен быть на его месте.

- Это она тебе про меня сказала или сам сочинил? Кажется, ты теперь тоже холост. Что же сам-то нашу «богиню» отпустил к дельцу? А? Я хоть далеко был, не знал. А ты – рядышком, - от этих новостей меня разобрала злость.

- Хорош трепаться. Если хочешь со мной проститься, приезжай. Завтра улетаю. Так вот, дружок…

 

И затем были прощальные посиделки в этой родной мастерской. Пили водку. Игорь иронично рассказывал. Ему удалось миром завершить домашний раздел. Себе ничего почти не оставил. А как скинул обузу, так впервые за долгое время по-настоящему захотелось работать. Он принял приглашение в Германию и думал там со временем осесть. Будет, хотя бы, куда картины завещать! Здесь на искусство плюют, и продолжат плевать ещё долго. Мы до лучших дней уже не доживём. Может, мы вообще последние, кто не просто искусство делал, но жил им и пытался соответствовать. Да, с ошибками, дурью… Но всё же – хоть как-то тянуться к тому, во что веришь! А сегодня искусство новых людей напрягает. Его отменили, а называют им то, что красуется на полках магазинов и заботой рекламы пользуется спросом у розничного покупателя. А в Германии хотя бы музеи не разворовывают.

- Да, Игорь, - в тон ему пошутил я. - С завистью гляжу, как ты из пессимиста превращаешься в бодрого пессимиста!

- Чего и тебе желаю, мой друг! Вот, попробуй-ка бодро выдержать сие испытание! – и он выложил передо мной билет на спектакль «Жизель». – Надя очень трогательно просила тебе передать. И обязательно дождись её потом у служебного входа.

Я хмуро задумался:

- Думаешь, стоит идти?

- Придётся. Хотя бы из уважения к той нашей дружбе. Будто сам не понимаешь? А что у вас там ещё выйти может... Тебе разве неинтересно? Может, поборешься?

А потом состоялось прощанье с моим ближайшим другом. И в последний раз уходил я из мастерской такими изученными переулками! Мне казалось, моя Москва теряется. Нет, не просто меняет облик - пустеет. И я постепенно перестаю ощущать её.

 

Спустя несколько дней я сидел близко к сцене в том камерном зале и следил только за Надей. Она вела кордебалет, и это было первым, пока скромным, её повышением по службе.

Вопреки поставленной себе задаче не распускаться, я опять не мог налюбоваться ею. Опять забывал обо всём! Меня снова покоряла какая-то безмерная мера отпущенного ей и пока не развёрнутого вполне таланта. Как бы она могла состояться уже сейчас, сложись обстоятельства чуть удачней!

Да, Надя была на сцене прекрасна! Прекрасны эти длинные гибкие руки, эта высокая шея с лебяжьим изгибом. Эти изящные линии ног и постанов корпуса – будто статуэтка фарфоровая восемнадцатого столетия! А её огромные, оттенённые синие глаза-очи, такие сияющие от наслаждения танцем! И - правильной формы, отливающая серебром волос, головка с прямым пробором и пучком у затылка! Надя вся целиком была растворена в пластике, слита с образами музыки – она этим дышала...

  Вдруг мне вспомнился тот, порванный ею, рисунок воздушного замка с часами без стрелок, над чем я пошутил. И я вдруг понял то, что ложно представил тогда. Ведь, она изобразила в той аллегории саму себя, не свои желанья-грёзы, а реальное ощущение жизни. Но понять это можно было только здесь, у сцены, в условном отсутствующем времени. Да, именно и только в музыкально-постановочном действе – её воздух. Всё остальное – земля, на которой она, как все мы, старается выживать.

 

Я ждал её у служебной двери недолго. Она вышла со своей сумкой быстрым шагом: ещё не остыла от спектакля. Я безотчётно рванулся к ней. Как же я, оказывается, на самом деле истосковался!

Она, повторяя движение, бросилась ко мне. Я обнял её, прижался губами к щеке. Упала на асфальт сумка.

Мы простояли совсем недолго. Надя мягко, кулачками в грудь, отодвинула меня. Всмотрелась молча и ласково улыбнулась.

Я вспомнил и поднёс ей букет чайных роз, точно таких же, как и в первый раз. Попросил несмело:

- Пойдём пешком до метро? Очень хочется проводить тебя.

Она, всё так же молча, кивнула. Я подхватил её сумку, и мы медленно двинулись.

- Ты что, кирпичи для зарядки носишь? – сумка оказалась неожиданно весомой.

- Это же пуанты. И ещё кое-что, - улыбнулась она. – Они тяжёлые.

- И ты всё время это таскаешь?

- Теперь часто муж подвозит. А так – таскаю, конечно. Пуанты нельзя никому доверять. А я, как назло, сумки терпеть не могу! Но приходится.

- Конечно. Ты же балерина. А сумки к земле тянут, - пошутил я, всё чище радуясь встрече.

- Если бы только сумки, - вздохнула она и вдруг с той прежней, первоначальной, горечью коротко посмотрела мне в глаза.

Нас обогнала женщина с мальчиком. На ходу попрощалась с Надей.

- Наша солистка с сыном. Вот, ещё один несчастный театральный ребёнок. Их отец бросил. Она уже старенькая. Много репетировать надо. Всё время здесь с утра и допоздна. Приходится сына с собой водить. И это - обычная наша жизнь.

Мы приближались к станции метро, непроизвольно замедляя шаги. Я метался мыслями, искал, что же высказать из самого важного? Вряд ли мы будем видеться впредь.

- Надя, я очень-очень благодарен, что ты пригласила меня. Тебе давно надо партию получить. Знаешь, мне сейчас и больно, и счастливо. Ты – прекрасна.

Она улыбнулась по-своему: нежно и грустно. Увела взгляд:

– Спасибо. Мне приятно это услышать. Но я пригласила вас по другому поводу. Я обещала рассказ и старалась держать слово. Собственно рассказ не получился, а вышло как бы письмо. Или отписка. Не знаю. Вы сами решите, - она достала из сумки и протянула мне папочку с немногими, исписанными круглым почерком, листами. – Вот. А ещё я додумалась, отчего всё так вышло. Вы правильно говорили, что не можете меня понять. А я не помогла. Не умела ещё. И боялась новой боли. Только теперь, на расстоянии, умею выразить. Вот в чём беда… Вы с Игорем живёте иллюзией. Он, от слабости житейской, ищёт её вовне. Вообразит себе идеал из кого-то и на пьедестал ставит! Если идеал не оправдался, новый придумает. А вот вы… Вы ищете из себя. Вам нужно отыскать навсегда, один. Поэтому, вечно сомневаетесь, боитесь ошибиться. Даже очевидные чувства: и свои, и к вам, - словно преступников допрашиваете. Такой характер вашего острого самолюбия. Вы знаете, что если найдёте наверняка, счастью не будет пределов. Это оправдает вашу жизнь. Это для вас как вечность. Но ваша беда и ошибка в том, что такие чувства, по каким вы тоскуете, слишком воздушны и почти целиком придуманы. Их нельзя тянуть-испытывать, точно вы тряпку какую-то рвать пробуете. В них нужно до конца поверить. И всё. Дальше они сами наградят. Я так думаю… Жить иллюзией – и мучительно, и очаровательно, наверное. Моя жизнь складывалась так, что все иллюзии из меня методично вышибали. Я принимаю мою жизнь такой, как она складывается. И не раскрашиваю под свои мечты это жестокое чучело. Но вы мне показали, что иллюзии могут кое-что дарить. Всё зависит от художника, который разрисует это чучело. Спасибо вам... Над нами уже изначально что-то смыкалось! – вскинула она ладонь в своём театральном жесте. – Я поняла это сразу: с улыбки, взгляда. А дальше.., - она, жалея, погладила меня по руке, ещё раз горько улыбнулась и ушла не оглядываясь.     

 

   Долго, намеренно долго я возвращался в свой пустой дом. И за письмо принялся не сразу, а только когда переживание встречи превратилось в память, в тихую печаль. Вот оно, это письмо:

«Я не хочу, чтобы вы мучили себя какой-нибудь придуманной виной. Видите, я изучила ваш характер и склонности! И потому пишу это объяснение. Признаюсь: в случившемся я виновата больше вас. Я не умела, не готова была помочь вашему сложному чувству. Отчего? Игорь и вы встретили меня в состоянии полного отчаяния. Слишком близко было пережитое. А чтобы успокоиться, ожить, необходимо время. Ваш друг, и особенно – вы, помогли мне. Я сумела посмотреть на себя вашими восторженными глазами. Впервые за всё время во мне начала восстанавливаться вера в затоптанное достоинство, талант. Вам оставалось терпеливо, спокойно ждать. Но, увы, этого не случилось.

Для меня вы человек небезразличный, и я хочу, чтобы вы поняли причины моего поступка. Мне кажется, так будет легче постараться забыть. Но мне придётся рассказывать долгую предысторию. Теперь это я могу. Теперь это отодвинулось. 

Вы уже знаете, какова моя семья и кто моя мать. Необходимо добавить: звёздной мечтой её детства было стать балериной. Но жизнь распорядилась иначе. Когда на свет появилась я, то, естественно, стала объектом воплощения маминых неосуществившихся амбиций. Она рано ввела меня в этот мир. Я, как ребёнок впечатлительный и достаточно легкоранимый, очаровалась театром без особых усилий со стороны. В кулуарах у меня был «зелёный коридор», и я, важничая перед другими детьми, разгуливала, где хотела с целым отрядом самых любимых кукол в сумочке. Иногда я их рассаживала во время оперы или балета на рампе, чтобы они тоже могли насладиться «святым искусством». Было очень смешно, когда в самые пафосные моменты какая-нибудь из кукол переворачивалась и падала прямо на головы оркестрантам. Нашей местной богеме эти трюки нравились больше всего.

С особенно широко открытыми глазами я смотрела балеты. Меня сажали в кулисе на специальный стул. И после мои куклы-подружки разучивали вместе со мной подсмотренные движения.

Я быстро заболела мишурой артистической жизни. Ах, эти баночки-скляночки с гримом, пудрой, клеем для ресниц! А балетные пачки, расшитые бутафорским золотом и бриллиантами! А эти волшебные кристаллы канифоли, что я утаскивала домой и беззаветно верила в их волшебство! Они обещали мне огни сияющей рампы, приклеенные улыбки, овации с морем цветов и общей любви под высокую музыку классики!

Как в жизни бывает всё просто и чудовищно банально! Мама в моём воспитании забыла один пустяк – показать иную сторону балетного мира. Эти стёртые в кровь пальцы, прокуренные гримёрки, пьяные девичьи лица - мордой в тех же ящиках с канифолью! И дикие оргии со всяческими извращениями, чем оканчиваются практически все театральные банкеты! А что сказать о бритвенных лезвиях, натыканных тебе в костюм? А битое стекло в пуантах перед самым спектаклем! Лицемерие, декадентство, ненависть и зависть, въевшаяся в сердце злость без причин! А ещё – постоянное чувство голода, усталости, желание взять и уснуть навсегда! И вечные травмы, репетиции по десять-двенадцать часов в день! Вечный худрук, желающий протащить через свою кровать всех, кто желает встать хотя бы в предпоследней линии кордебалета! Добавьте сюда всевозможные допинги, пустые шприцы вперемешку с использованными презервативами и старыми пуантами, насквозь пропитанными кровью. Общая отчуждённость, ожесточённость и обида на весь ТОТ мир, который за гранью сцены из зала наивно восторгается «волшебной красотой» балетной сказки. Так, позже, моя милая мама закрывала уши ладонями вот от этих моих слов и лепетала: «Но ведь это же – красота»… А другие, несведущие почитатели прекрасного, просто отмахиваются как один: «Этого не может быть»!

Вот почему, когда я слышу фразу «красота требует жертв», меня начинает тошнить от её скабрезности. И я невольно думаю, а смеет ли подобная красота требовать каких-либо жертв? Особенно – в виде наших искалеченных жизней?

С девяти лет меня вырвали с корнем из моего милого доброго дома, семьи и поместили на долгие годы в периметр репетиционного зала, где я училась балету и прошла все ступени училища. Да не одного, а целых трёх! Слишком долго будет рассказывать, как и кто из преподавателей вдруг начинал меня ненавидеть, травить, выживать. И мне приходилось переезжать в другой город, в другое заведение, где начинало повторяться то же самое. Увы, мне выпало особенное злое время. Я, совершенно русская девушка, училась в закрытых училищах сначала Казани, а затем - Уфы. И я на своём опыте узнала, что такое национализм. Меня открыто обзывали, унижали, снимали с экзаменов и отставляли от группы, в одиночку заставляя весь день повторять какое-нибудь дурацкое движение, давно уже освоенное. Меня исключали, выгоняли из общежития за принесённого с улицы голодного котёнка. И мне, подростку, приходилось по трое суток ночевать на лавочке в парке в обнимку с единственным другом - чемоданом на колёсиках, пока мама пересылала деньги на поезд. Меня обвиняли в том, что я слишком интересуюсь общеобразовательными предметами, литературой, а значит - стоящей балерины из меня не выйдет, потому что я гроблю время и внимание на посторонний интерес. Однажды классный руководитель сделал выставку моих акварельных работ. Это привело в ярость училищное начальство! Их срывали со стены с криками, что здесь учатся балету, а не мазне красками! Тогда я от отчаяния, чтобы не озлобиться или не сойти с ума, тайком начала писать стихи, но читать их было некому, да и нельзя. Но это был мой единственный выход, отдушина, спасение. Меня держали в таком напряжении, что я в безобидных ситуациях то ломала руку, то рвала связки. Однажды случился двойной перелом ноги. Дорога в солистки оказалась закрыта. Меня собрались переводить на инвалидность. Но я какой-то непонятной волей и нескончаемым трудом преодолела всё, сумела восстановиться. Сейчас я думаю – зачем?.. И всё-таки я победила. Я осталась на сцене. Но заканчивала учёбу уже в Перми, где впервые из меня по-настоящему пытались вырастить балерину.

Когда я вернулась домой в наш театр, дела пошли неплохо. Но меня угораздило влюбиться в нашего солиста. И я, воспитанная на благородных книжках, наивно призналась ему в чувстве. Сейчас я улыбаюсь своей простоте - тоже ещё, Татьяна Ларина отыскалась! Но тогда мне было далеко не до улыбок! Солист перепугался и стал обходить меня за километр. Потом, когда пошли сплетни о моей развратности, я узнала, что солист состоял в официальных любовниках нашей стареющей оперной примы. И та восприняла меня как чрезвычайную угрозу и юную подлую карьеристку. Так меня выучили, что о чувствах лучше помалкивать. Но и помалкивая, жить стало невозможно. Собрав все деньги, я две недели платила репетиторам, набирала техники, чтобы сбежать в Москву.

Как складывалось дальше, вы знаете. Здесь продолжалось это ужасное падение уже в полную безысходность, пока мне чудесным образом не была подарена встреча с вами. С той поры я начала потихоньку жить, надеяться.

Незадолго до того моего дня рождения меня познакомили с неплохим человеком. Он мог помочь мне с жильём и обещал помочь. Вскоре своё обещание он выполнил. Человек этот абсолютно трезвый, его нисколько не мучают те вопросы, что связывали нас. Он просто живёт, делает своё дело. Он спокоен и надёжен. И всё равно ту фигурку я решила подарить вам. Ваша беспричинная и беспредметная ревность ошеломила меня. Что могли вы наделать дальше, войдя любовью в мою жизнь? Разбить вдребезги, уже окончательно? Может быть, я в той нервности преувеличила опасность? Может быть, будущее счастье способно было стать беспредельным? Не знаю…  

Моё согласие выйти замуж далось тяжело. Я пошла на это отчасти из обстоятельств, отчасти потому, что он оказался тоже человеком без иллюзий. Если из меня склонность к этому постоянно выколачивали, то он таким родился. В этом есть свой покой. Лучше ли это своей противоположности, я понять ещё не могу. Но на Покровском было отчего-то теплей. Может быть, от веры в возможность чудес»…   

 

Этим письмом заканчивается история самой больной ошибки моей жизни. Из него видно, как слепо добавлял я боли девушке-подранку в своей мечте оберечь её от всей горечи мира.

Спустя некоторое время я решил больше не писать, ушёл зарабатывать редактором.

 

_______________

 

 Не так давно я встретил знакомого. Он – театровед, крупный любитель кулуарных сплетен. Последняя новость, которой он делился со всеми встречными, была такова. В довольно известном театре солидный менеджер из дирекции настоял, чтобы в труппу на некоторые важные роли ввели его молоденькую жену. Жена – красавица, из балерин. На сцене смотрится очень эффектно. Она явно талантлива, хотя робеет и с ролями пока справляется не очень. Впрочем, публика, особенно – из ближнего круга театра, довольна и этим. Но в труппе начались подпольные брожения. За открытые демарши дирекция грозит карами. А муж готов биться за неё до последнего актёра. Он от жены совсем потерял ум. Переписал на неё всё имущество и недвижимость. Теперь она управляет его авто, подвозит мужа к театральному подъезду, но сама заходит всегда со служебного. В одиночестве проходит за кулисы, никогда не просит ни от кого даже пустяковой помощи и ни с кем не сближается. Здоровается лёгким наклоном головы и редко-редко перемолвится с партнёрами в работе парочкой житейских фраз. Странная женщина, которую никто не может понять, но о которой много толкуют всякого и отчего-то побаиваются. Хотя ничего плохого от неё никто пока не видел. Но кто знает, что будет дальше?                            

Я стоял перед этим бойким знатоком кулуара и почти не вслушивался. Мне представлялся образ Нади… И вдруг я понял, что самым невероятным образом продолжаю любить её. Люблю уже без мыслей о ней, без воспоминаний, без тоски. Да, мои иллюзии давно умерли, рассыпались. Но тот однажды виденный воздушный замок, оказывается, вопреки всему - цел.   

 

2007 г.

Категория: Будни и праздники "святого искусства" | Добавил: defaultNick (08.10.2012)
Просмотров: 662 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 2
1 Марина  
0
Очень атмосферная повесть, как акварельный рисунок - неярко, прозрачно и западает в душу. Мне очень близка Ваша героиня... И очень жаль, что дороги их разошлись. Как-то уж слишком легко мы расходимся с теми, с кем могли бы и должны были быть по-настоящему близки. Но без этого финала не было бы той щемящей ноты и светлой грусти, без которых повесть бы сильно потеряла.

2 screenplay  
0
Спасибо, Марина, от всей души за ваш отзыв!

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]