В истории литературы есть даты, не отмеченные выходящими из ряда вон событиями. Казалось бы – это просто дни, просто числа, в которые кто-то познакомился с кем-то и беседовал о чём-то. Дни эти поначалу теряются в потоке значимых дел, ярких явлений, изглаживаются из памяти современников. И лишь гораздо позже потомки могут по достоинству оценить их значение.

Вечером двадцать четвёртого января тысяча восемьсот восемьдесят девятого года в доме издателя «Петербургской газеты» Худекова был приём. Собрались авторы и сотрудники. Хозяин дома познакомил Антона Павловича Чехова с молодым литератором Лидией Авиловой. Худеков был женат на её старшей сестре и потому представил свояченицу просто, по-домашнему:

- Девица Флора, моя воспитанница.

«Флорой» Лиду прозвали за цветущую внешность, нежно-розовый налив щёк и за две длинные густейшие косы. Ну, а «воспитанница» - это оттого, что он обучал её начаткам ремесла.

Антон Павлович, всегда чуткий к интонациям, шутке, в тот раз подтекста не угадал.

Перебрались в столовую. И Чехов уже сам подошёл к скромно стоявшей у стены Лидии. Вдруг запросто, без церемоний, взял в руку её косу, принялся разглядывать:

- Никогда не видел таких! – удивился наивно.

А она обиделась. Подумала: по манере обращения он действительно принял её за сиротку-воспитанницу! Самолюбие Лиды было серьёзно задето.

Затем Чехов пригласил её на скорую премьеру «Иванова». Спросил, на кого выписать контрамарку? И тут она в приподнятом тоне высказала всё: никакая она не воспитанница, чтобы так без спроса трогать её косы! Она – сестра супруги Худекова. К тому же – мужняя жена и мать. И следом Чехов узнал от пылкой женщины подробности: у неё растёт чудный сынишка, муж – инженер, из донских казаков, а сама она пишет рассказы и начинает публиковаться.

Позже современники оценят те рассказы достаточно высоко – в каждом из них видна художественная мысль. Да, Лидия была действительно одарённой…

И вот Чехов и Авилова весь вечер сидят рядом:

- Так у вас сын? – склонится он и неожиданно взглянет прямо в глаза. – Да?.. Как это хорошо!

И они будут беседовать, беседовать, уже оба всматриваться друг в друга. И с их душами, по утверждению Лиды, что-то произойдёт. Станет вдруг радостно, ярко! И это чувство уже не оставит их…

Так открывался этот долгий и очень сложный роман близких по духу людей. Пожалуй, единственная полная влюблённость Чехова. Память о ней живёт в некоторых лучших вещах Антона Павловича, в записках самой Авиловой, в воспоминаниях Бунина, и отчасти – в мемуарах сестры Чехова Марии Павловны, хотя последняя отвергала серьёзность этого чувства. Но сестра - лицо заинтересованное. Ей хотелось видеть рядом с братом свою любимую подругу Лику Мизинову. Именно на основе её записей появятся после книжки, спектакли, фильмы, преувеличивающие роль Мизиновой в жизни брата и даже искажающие характер их отношений. Ну, а в чувстве к Авиловой Чехов открывается нам вдруг с той самой стороны, с которой открыты им его лучшие герои – в глубокой противоречивой любви к женщине и в страдании совести.

С той первой встречи Авилова и Чехов не виделись целых три года. Вновь сошлись на юбилее газеты. Она знала о его приезде и волновалась: вспомнит ли? Какими найдут друг друга? И возникнет ли та осветившая душу близость? Она никогда не забывала о ней. Не могла забыть. Да и не хотела, несмотря на окружавшие шорохи слухов, на догадки мужа и его растущую ревность, переходящую в ревность к литературным занятиям жены вообще.

И вот, наконец, Чехов - в дверях. Они с надеждой и лёгкой тревогой протягивают друг другу руки…

За обедом пристроились где-то в уголку, подальше от лишних глаз. Он вдруг высказал:

- Не кажется ли вам, что когда мы встретились три года назад, мы не познакомились, а нашли друг друга после долгой разлуки?

- Да, - нерешительно ответила она.

- Да, такое чувство может быть только взаимное. Но я испытал его в первый раз и не мог забыть. Чувство давней близости…

Да, именно это чувство они будут испытывать и в дальнейшем. И удивительно – Чехов потребовал пересылать ему всё, что она пишет, публикует. Он, аристократ слова, как бы свысока относящийся к женщинам в их рассуждениях о литературе и тонко переводящий такие разговоры на выведывание каких-нибудь секретов приготовления варенья, вдруг признает эту начинающую писательницу ровней себе! Кстати, именно этот факт убедил Бунина в искренности и глубине их отношений.

И началась её литературная учёба у Чехова. Учёба трудная – мастер был строг. Требовал писать точней, глубже, больше. А в её доме росло уже трое детей, и муж ревновал к прозе всё яростней. Но не только к прозе. После того юбилейного обеда в окололитературных кругах загуляли сплетни. И Чехов, страдая за честь женщины, зарекался хотя бы ещё раз приехать в Петербург.

Но горше всех в этой обстановке было, конечно, Авиловой. Письма же становились теплей и теплей.

«Как я ждала вас! Как ждала! Ещё в Москве, на Плющихе, когда не была замужем!» - вырвалось у неё признание в дневнике той поры. Ей – всего двадцать восемь. Ему – тридцать пять лет.

Новая встреча состоялась опять в доме сестры у Худековых. Чехов шутливо сетовал, оправдывался: оказался, мол, безвольным, вновь приехал в столицу. А Лидии по секрету признался – его вновь тянет писать пьесу. И пьеса задумывается несколько странная.

А она в ответ горько жаловалась на съедающие всё время семейные хлопоты, на невозможность глубоко погрузиться в писательство. И на то, что серьёзного литератора из неё не выйдет.

Антон Павлович порывисто противоречил:

- Вы молоды, вы талантливы… О нет! Семья не должна быть самоубийством!

Их доверительный разговор нарушила горничная – из дома Авиловой прислали известие: у сына Лёвушки поднялся жар.

Чехов провожал её, спешащую, по лестнице и, как врач, успокаивал: у детей в таком возрасте это обычное явление. Просил назавтра дать ему знать…

Но дома оказалось - сын спит спокойно, и никакого жара нет. Это муж уловкой вынудил жену вернуться. Что ж делать? – он страстно её любил. Обнимая, оправдывался:

- Без тебя мы, мать, совсем сироты…

А Лидия в тот момент впервые ясно и смело созналась перед собой – да, она любит Чехова!

И прошло ещё время. Их следующая встреча случилась на масленицу в доме общих знакомых. Вновь они шутили, беседовали о литературе. Чехов убеждал писать роман. Учил, как это делается:

- Вы сначала пишите, пишите, пишите. А потом сокращайте, сокращайте, сокращайте.

- Да, пока совсем ничего не останется, - смеялась в ответ Лида.

Затем он провожал её до дому. А она неожиданно для себя пригласила его назавтра в гости – муж был тогда в командировке на Кавказе.

 Весь следующий день Лидия сочиняла, продумывала план вечера. Обязательно показать детей перед сном, когда они особо прелестны! Дальше – холодный ужин в кабинете. И – наговориться!..

Вечер оказался безнадёжно испорчен. Неожиданно в гости зашла знакомая пара. Увидав Чехова, они точно опьянели. С улыбками, рваным смешком, засыпали его суетными вопросами. Писатель замкнулся, отвечал односложно. Когда от гостей, наконец, избавились, он сердито вдруг высказал Лидии:

- Вы устали. Я уйду, вас утомили гости, - видимо, слишком важное готовился он открыть в этот вечер.

Она не ожидала такой непроизвольной суровости. Как убитая, едва могла отвечать. Но разговор всё-таки постепенно завязывался. Поначалу пробовали обсудить дела издательско-литературные. Лидия взялась противоречить по мелочам. Он сердился, обвинял в упрямстве, не мог понять – она препирается из женской натуры, «от обратного». Желает подтолкнуть раздражённого человека на откровение, признание.

Чехов сбился, взял паузу. Выпил пива. И подступил, наконец, к главному. Вновь принялся убеждать: ему нужно уйти, а ей – лечь спать. Она ему кажется сегодня какой-то другой, равнодушной, что ли…

Он явно мучился, решался. И вот пересилил себя. Откровение началось:

- Помните ли вы наши встречи?.. Знаете, что я был серьёзно увлечён вами? Это было серьёзно. Я любил вас… Я вас любил и думал только о вас. И когда я увидел вас после долгой разлуки, мне казалось, что вы ещё похорошели и что вы другая, новая, что опять вас надо узнавать и любить ещё больше, по-новому. И что ещё тяжелее расстаться…

Не правда ли, как много общего в этом признании с важнейшими монологами его будущих пьес, повестей, рассказов?

Почему они, глубоко влюблённые, не решились изменить их жизни, соединиться? Причина не во внешних обстоятельствах. Просто, Лидия высказала: в таком разрыве обязательно будет кто-то страдать. И Чехов не пошёл на это при всех своих широких взглядах на общественное устройство. Он не мог пойти. Для него нравственный разлад – это разлад гармонии. А Чехов, по ёмкому определению академика Сергея Ольденбурга, его ровесника, принадлежал к последнему поколению образованных русских людей, сохранивших полноту и гармоничность восприятия бытия и цельность мировоззрения. В последующих это утрачивалось. Не потому ли сегодня обывателю так трудно понять мотивы поступков его близких предков и даже некоторых современников?..

Чехов уехал на свою Лопасню, в Мелехово. Увёз стопку её рассказов. В сердитых письмах разбирал недостатки – побуждал ответственней работать. И опять, уже всерьёз, требовал писать роман. А их действительный роман разворачивался в письмах.

Лидия тяжело, как и он сам, мучилась. В памяти всё звучали те его слова: «Я вас любил и думал только о вас»…

И тогда с тоски и отчаянья она делает решительный шаг. Заказывает в ювелирном магазине брелок в виде книги с гравировкой: «Повести и рассказы. Соч. Ан.Чехова, стран.207, строки 6 и 7». Открыв эти строки, читаем: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её».

Но послать подарок от своего имени решимости уже не хватило. Чехову передали брелок в Москве от лица неизвестной почитательницы.

В то же самое время письма от него стали приходить всё реже. И Лида приучала себя думать: «Надо жить без него».

Однажды, снова на масляную, из Москвы приехал брат Авиловой. Молодому человеку не терпелось повеселиться, и он уговорил сестру свозить его в маскарад. Нашли в старом гардеробе её «домино», она нарядилась. Отправились.

Театр был полон. Брат и сестра потерялись скоро. Вдруг справа у стены она увидала Чехова. Он с прищуром смотрел куда-то в точку поверх голов.

Она подошла и, основательно изменив голос и манеры, произнесла играя:

- Как я рада видеть тебя.

- Ты не знаешь меня, маска, - он пристально вгляделся в неё. Затем взял под руку и повёл по кругу. Наткнувшись на Немировича, обеспокоился:

- Неужели, он узнал тебя? Не оборачивайся. Хочешь пить? – и увёл её в ложу Суворина угощать шампанским. - Я боялся, что Немирович назовёт тебя по имени, и ты как-нибудь выдашь себя.

- А ты знаешь, кто я?

Он улыбнулся:

- Скоро пойдёт моя пьеса… «Чайка». Ты будешь на первом представлении?.. Будь очень внимательна. Я тебе отвечу со сцены.

- На что ты мне ответишь?

- На многое. Но следи и запомни.

- Ты смеёшься? Как я пойму, что именно эти слова относятся ко мне?

- Ты поймешь… Тебе нравится название – «Чайка»?

- Очень.

- Чайка… Крик у неё тоскливый.

- А почему ты сегодня печальный?

- Ты не угадала, маска, - улыбнулся он. – Сегодня мне не скучно, - и они двинулись из ложи вниз по лестнице.

- Расскажи мне про себя, - попросил Чехов. – Расскажи свой роман.

- Какой роман? Это ты пишешь романы.

- Не написанный, а пережитый. Ведь любила ты кого-нибудь?

- Я тебя любила. Тебя, тебя.., - вырвалось у Лиды.

- Ты интригуешь, маска. Я не знаю тебя…

И тогда она, скрытая костюмом, решилась предельно прямо заговорить о том, что было неповторимым в их отношениях:

-…Не знаю, любила ли я действительно. Разве это значит - любить, если только борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе с постоянной надеждой: кажется, я уже меньше люблю, кажется, я выздоравливаю, кажется, я, наконец, победила. Разве это любовь?

- Не было бы любви, не было бы и борьбы, - мгновенно подытожил он. Да, их отношения и дальше продолжат развиваться тем же образом.

Лидия с нетерпением и одновременно страхом дожидалась премьеры. Неужели он, в самом деле, узнал её?..

Спектакль проваливался. Актёры не понимали смысла пьесы, не понимали содержания ролей, играли в неподходящей, условной, но привычной для себя сценической манере. Хотя, старались.

Лидии было тяжело вдвойне. Она едва удерживалась от слёз оттого, что тонкую пьесу не смогли, не захотели понять. Осмеивали, освистывали. Следила за Чеховым, который сидел в ложе, и его мрачность отдавалась в ней острой болью. Вот он поднялся, вышел…

И в то же время ей приходилось вслушиваться вопреки шуму в каждую реплику. Боялась не понять, пропустить обещанное. Но и сомневалась – не разыграл ли он?..

На сцену, прощаясь с Тригориным, вышла Нина Заречная. Протянула медальон в виде книги:

- Я приказала вырезать ваши инициалы.

Тригорин зачитывает:

- Страница сто двадцать один, строки одиннадцать и двенадцать.

Берёт со стола книгу, открывает, произносит:

- Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её.

Лидия обомлела. Да, это был ответ. И какой ответ!

Дома, тайком от мужа, она открыла томик Чехова, тот самый, отсчитала слышанные строки – ведь они по нумерации были другими, по сравнению с тем её медальоном. Прочла: «Но что ты смотришь на меня с таким восторгом? Я тебе нравлюсь?».

Она в растерянности закрыла книгу. Стало неприятно. Будто что-то холодненькое в неё вошло, какая-то фальшь... Но нет, это невозможно! Это совсем не похоже на Чехова! Это какое-то недоразумение!

Она потушила свет, легла. Но уснуть не удавалось. Всё думала, думала, печальная… И вдруг мелькнула мысль: она надписывала строки из его книги. Не мог ли он использовать для ответа сборник её?

Вскочила в волнении, засветила лампу, отыскала книжку, нужные строчки. И прочла у себя: «Молодым девицам бывать в маскарадах не полагается».

Он, действительно, уже с самого начала всё знал!

После провальной премьеры, такой тяжёлой, едва не «убийственной» для Чехова, состоялся ещё ряд их встреч. Эти недолгие свидания выглядели внешне ровными, но в глубине своей были мучительны. Чехов говорил о работе, а она, она не могла ни на минуту освободиться от памяти тех слов о якобы своём «выздоровлении». При всей безнадёжности в душе женщины всё равно живёт, пусть и придуманная, надежда на чудесные вдруг изменения жизни…

Однажды Лидия была проездом в Москве. Задумала остановиться на несколько дней и дала Чехову знать в Мелехово. Написала, в какой гостинице поселится. Антон Павлович выехал тоже. Но сразу повидаться не получилось – его путали издательские дела. Он решил сначала распутать их, освободить для неё всё остальное время. Прислал к ней в номер записку с извещением, в котором часу будет.

Она заказала ужин. Привычно уже волновалась, обдумывая, как убедительней объясниться по поводу своего «монолога» в маскараде. Неужели, он в самом деле решил, что в том «выздоровлении» она видит для себя выход, успокоение? Не оттого ли он в последние встречи так ровен и тих?

Она ждала. И с ожиданием копилась, нарастала в сердце радость. Но он не пришёл. И утром от него известий не поступило тоже.

Мрачная Лида отправилась на вокзал, попутно завернула к старым знакомым отдать визит вежливости. И здесь внезапно узнала – с Чеховым вчера случился тяжёлый приступ чахотки. Горлом хлынула кровь.

Лида спешила в больницу и отчаянно себя обвиняла. Ведь это она, она – виной приступу! Ведь ему нельзя по такой промозглой погоде бывать на улице, а она, не подумав о нём, вырвала его из дому, заставила не один час добираться в вагоне, где воздух всегда нездоров. Из-за неё он попутно отправился по издательствам, обязательно нервничал, расстраивался!..

Лидия была единственной, кого Чехов велел пропустить в палату (позже он примет ещё Льва Толстого). Он лежал измождённый и очень бледный. Следы недавних болей  прочитывались на лице.

Она принесла ему цветы, «цветы запоздалые». Он всмотрелся и вдруг как бы высветился радостью. Захотел подняться, но Лидия не позволила.

Они беседовали совсем недолго. Это свидание углубило её сердце, наполнило первым опытом трагизма. Они поспешили уговориться о будущей встрече.

И она состоялась. Авилова вновь собиралась быть в Москве: проездом, с пересадкой. Весна в тот год выдалась ранняя и, как водится, обманчивая. Но Лидии так захотелось пораньше вывезти детей на лето в их рязанскую деревню, что она не стала дожидаться парного тепла. Тому способствовали также всё более усложнявшиеся отношения с супругом.

И вот она отправилась. Детей укутала, но сама оделась как-то легкомысленно. А погода в дороге переменилась. Подул настойчивый ледяной ветер. В вагонах сквозило.

Чехов ждал их на вокзале у поезда на Сасово. Познакомился, тепло пошутил с детьми. Разглядев лёгкую накидку Лидии, распереживался. Сделал строгий медицинский выговор. Снял с себя тёплое пальто и заставил надеть. Лидия отказывалась, ответно возмущалась его отношением к здоровью. Но Чехов схитрил. Убедил просто накинуть пальто на время, пока они дойдут до их вагона. Сам же взял за руки детей. Был с ними бережен, внимателен. И Лида подумала: какой из него должен бы получиться чудесный отец!

А после он продержал всех разговорами у двери тамбура до самого отбытия поезда. В спешке помог сесть, а сам отошёл.

Колёса набирали обороты. И Лидия вдруг вспомнила – на её плечах осталось его пальто! Ужаснулась: как ему теперь добираться?! Ведь это может убить его!.. Господи! И вся любовь-то её – такая: неприкаянная, недоразуменная…

А Чехов долго стоял на перроне, смотрел в хвост уходящему поезду, пока тот не собрался в точку и не стушевался.

До глубокой осени Лидия прожила в деревне. Ни одного письма от него не получила. Это был разрыв. И она смирилась.

В один из дней до неё каким-то чудом дошёл в той глуши рассказ Антона Павловича Чехова «О любви». От названия защемило душу. Она жадно принялась читать. И чем дальше продвигалась, тем обильней текли слёзы. Они уже слепили. Приходилось постоянно смахивать их. И билось, билось сердце, будто решило в осколки разбить себя…

Лидии не приходилось сомневаться, кто стоит за героями рассказа Алёхиным и Анной Луганович:

«Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали её робко, ревниво. Мы боялись того, что могло бы открыть нашу тайну нам же самим. Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с ней, мне казалось невероятным, что эта моя тихая грустная любовь вдруг грубо оборвёт счастливое течение жизни её мужа, детей, всего дома… Честно ли это? Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти?».

Когда Лидия дочитала до сцены прощания, до слов-признаний о том, что эта женщина ушла и «лёгкой тенью легла на мою душу», она уже не смогла сдержать открытых рыданий. Рыдала долго, совсем забыв, что пугает этим детей.

И дальше тянулась жизнь, тянулась без определённого стремления. Всё уже в прошлом. Только дети растут...

Чехов, тяжело больной, поселился в Крыму. Женился на актрисе Ольге Книппер.

Лидия порадовалась: это хорошо, когда есть женщина, умеющая отвлечь и в то же время составить равную беседу, быть другом.   

Но вскоре его не стало.

Чехова уже достаточно долго не было на этой земле. А жизнь Лидии как бы совсем не изменилась. Просто, своим чередом развязывались узлы, туго затянутые ещё в той, прежней жизни. Отношения с мужем тоже не переменились. Он притупил в долгой ревности сердце и теперь не мог простить, что не царил над её душой. Пока был Чехов, он никогда бы не отпустил её. А теперь угрозы нет, и совместное проживание стало даже тяготить. Они разъехались. Дети, выросшие в такой неуютной среде, тоже как-то сами собой оставили дом.

Лидия, окружённая сплетнями, домыслами, перестала выходить в общество. Перестала писать. Да и кому нужны в эпоху раздрызганного декаданса, а позже – еще более раздрызганной «рапповщины», её тонкие художественные истории?

Последнюю пору своей жизни она встретила и провела в полном одиночестве. Забытый писатель «серебряного века».