Конечно, это взаимное счастье не могло продолжаться долго. Не могла богатая красавица соединиться в ту пору с мелким бедным чиновником, пусть даже гением из родовитой фамилии. К тому же, стихи его тогда мало, кто знал и ценил. Исписанная им тонкая тетрадка известна была только малому кругу друзей, да Екатерине. А печататься возможности не имелось. В Тифлисе выходила всего одна толстая газета. И выделять страницы под стихи было кому, помимо Бараташвили. Хотя бы тем же Чавчавадзе и Орбелиани. Да и с признанием молодых талантов в литературе всегда сопряжены известные сложности, что вытекают из самолюбий авторов, состязательности.

И вот прошло ещё немного времени, и радости молодых людей положен был предел.

 

Я помню, ты стояла

В слезах, любовь моя,

Но губ не разжимала,

Причину слёз тая.

 

Не о земном уроне

Ты думала в тот миг.

Красой потусторонней

Был озарён твой лик.

 

Мне ныне жизнью всею

Предмет тех слёз открыт.

Что я осиротею,

Предсказывал твой вид.

 

Теперь, по сходству с теми,

Мне горечь всяких слёз

Напоминает время,

Когда я в счастье рос.

  

Екатерина была выдана замуж за богатого пожилого Дадиани, владетельного князя Мингрелии. Ей пришлось уехать в глухой угол, в его столицу Зугдиди, которую и сегодня в Грузии часто величают «деревней».

Так Николоз Бараташвили потерпел в жизни ещё одно «поражение». Сегодня таких людей называют «неудачниками». Впрочем, те времена и нравы мало, чем отличаются по характеру от нынешних…

Но вот, что удивительно! Потеряв такую любимую, поэт не озлобился, не уронил своего дара. Только голос зазвучал ещё печальней, ещё глубинней. Что остаётся человеку, если его идеальное раз за разом сокрушается натиском грубой прозы? Но – ни слова упрёка, обвинения ей.

 

Я храм нашёл в песках. Средь тьмы

Лампада вечная мерцала,

Неслись Давидовы псалмы,

И били ангелы в кимвалы.

 

Там отрясал я прах от ног

И отдыхал душой разбитой.

Лампады кроткий огонёк

Бросал дрожащий свет на плиты.

 

Жрецом и жертвой был я сам.

В том тихом храме средь пустыни

Курил я в сердце фимиам

Любви – единственной святыне.

 

И что же – в несколько минут

Исчезли зданье и ступени,

Как будто мой святой приют

Был сном или обманом зренья.

 

Где основанье, где престол,

Где кровельных обломков куча?

Он целым под землю ушёл,

Житейской пошлостью наскуча.

 

Не возведёт на этот раз

Моя любовь другого крова,

Где прах бы я от ног отряс

И тихо помолился снова.

  

В тысяча восемьсот сорок четвёртом году Бараташвили переведён в Нахичевань помощником уездного начальника. Теперь он оторван от последних друзей, от родных. Он предельно одинок. Но одиночество возводит его мысль выше и выше. В одном из стихотворений он размышляет о сущности красоты истинной и в чём-то предвосхищает загадочное предречение Достоевского: «Красота спасёт мир».

 

Мужское отрезвленье – не измена.

Красавицы, как вы ни хороши,

Очарованье внешности мгновенно,

Краса лица – не красота души.

 

Печать красы, как всякий отпечаток,

Когда-нибудь сотрётся и сойдёт,

Со стороны мужчины недостаток:

Любить не сущность, а её налёт.

 

Природа красоты – иного корня

И вся насквозь Божественна до дна,

И к этой красоте, как к силе горней,

В нас вечная любовь заронена.

 

Та красота сквозит в душевном строе

И никогда не может стать стара.

Навек блаженны любящие двое,

Кто живы силами её добра.

 

Лишь между ними чувством всё согрето,

И если есть на свете рай земной –

Он во взаимной преданности этой,

В бессмертной этой красоте двойной.

  

Молодой поэт, возрастая в своих высоких прозрениях, шаг за шагом отчего-то неизбежно подступает и к краю своей земной жизни. Будто бы жизнь его отмеряется каждым высказанным истинным словом!

Новый перевод по службе забросил его под Гянджу, в дикие пустынные места, в чуждый мир мусульманства. Он – будто грузинский Овидий…

Двадцать первого октября тысяча восемьсот сорок пятого года в возрасте двадцати семи лет Николоз Бараташвили скончался от злокачественной малярии в жалкой лачуге, в совершенном одиночестве. Похоронен был там же. Никто из родных и друзей на погребение приехать не смог. Позже им переслали тетрадку его стихов. Но возможности публикации не было, и о поэте забыли. Сбылось его провидческое последнее четверостишие о себе в самом известном у нас его стихотворении.

 

Цвет небесный, синий цвет,

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал.

 

И теперь, когда достиг

Я вершины дней своих,

В жертву остальным цветам

Голубого не отдам.

 

Он прекрасен без прикрас.

Это цвет любимых глаз.

Это взгляд бездонный твой,

Напоённый синевой.

 

Это цвет моей мечты.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружён земной простор.

 

Это лёгкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих.

 

Это синий негустой

Иней над моей плитой.

Это сизый зимний дым

Мглы над именем моим.

  

Грузия узнала о своём великом поэте спустя почти полвека. Друзья сберегли тонкую тетрадь с немногими по количеству стихами, донесли её до нового поколения интеллигенции. И уже другой Чавчавадзе – Илья – понял, какой дар упал в руки! Дар, пронесённый сквозь время и смерть!

Могилу поэта отыскали, и прах его торжественно перезахоронили в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Тифлис вышел встречать своего поэта на вокзальную площадь. Она оказалась переполненной. Когда из вагона вынесли гроб с прахом, мужчины обнажили головы. Многие встали на колени, принимая на себя вину забвения от прежних поколений. На руках несли до кладбища, где Илья Чавчавадзе произнёс речь о действительном значении поэта.

Так возродилось имя Николоза Бараташвили. А ещё позже, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году прах поэта вновь был перезахоронен, уже на его любимой горе Мтацминда над родным Тбилиси, где им сложено столько стихов!

  

Екатерина Дадиани-Чавчавадзе жила более ста лет. Ей довелось быть свидетельницей не только посмертного возвращения когда-то ею любимого юноши, но и революционного крушения всего исторического уклада, слома жизни, унесшего, казалось, в беспамятство всё предыдущее. От прошлого у неё оставались только стихи Бараташвили, да несколько бриллиантов владетельной особы. Но всё равно прошлое, уже задолго после её кончины, вернуло своё. Ничто и никто не в силах победить на этой земле культурную память народов. И Екатерина всё по прежнему остаётся в ней Первой Красавицей Грузии, воспетой человеком, любившим её больше жизни:

 

Когда мы рядом, в необъятной

Вселенной, - рай ни дать ни взять.

Люблю, люблю, как благодать,

Лучистый взгляд твой беззакатный.

Невероятно! Невероятно!

Невероятно! Не описать!..