(религиозно-исторический очерк)

Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! у неё своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый её камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для учёного, патриота и поэта!

М.Ю. Лермонтов

   В пяти верстах от Кремля на высоком левом берегу Москва-реки стоял когда-то богатый и славный Симонов монастырь. Сегодня память о нём почти утрачена, а от былого великолепия остались три обветшалые башни из красного большемерного кирпича, две стены, Тихвинский храм и братская трапезная. Да и тем недолго ещё стоять при нынешнем полном равнодушии.

Жизнь обители начиналась в тысяча триста семьдесят восьмом году. К здешним дубовым, березовым и липовым рощам пришёл издалека монах Фёдор с двумя иноками: бывшим брянским воеводой Александром Пересветом и братом его Андреем Ослябей.

Расчистили они место, срубили избу-келью да церковку во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Место для молитвенных трудов отменное: тишь и глушь, но в то же время вся Москва с бугра перед глазами. И братия монашествующая из Свято-Данилова – близко, чуть наискось за рекой. Но в отличие от соседей заречных, что в пойме размещались, здесь, на горе, воздух здоровее: суше и теплей.

Уединённое иноческое житьё длилось недолго. Скоро из окрестных слобод потянулся за духовным советом крестьянский люд. Полетела молва о богомудрых подвижниках, и вместе с нею зачастила из города уже знать. А следом сам князь Дмитрий избирает своим духовником иеромонаха Феодора, которого, впрочем, хорошо знал ещё по Троицкой обители, где тот с двенадцати годков жил в послушании у родного дяди, старца Сергия Радонежского.

Через год Феодору стало суетно в своей юной Симоновой обители, и он решил отделиться. О ту пору пришёл из Троицы дядя его Сергий, выбрал новое место для кельи, чуть ближе к краю горы, благословил и велел перенести монастырь сюда, а главный престол устроить во славу праздника Успения Божией Матери, и огородить обитель стеной от мира. Старо-Симоново же с храмом Рождество-Богородицким сделали иноческим погостом.

Так заложена была духовная колыбель, где вскармливалась идея государственной независимости. Да, именно здесь, невдалеке от сегодняшней станции метро «Автозаводская», долгих два года обсуждал князь Дмитрий со своим духовником будущие пути самостояния земли нашей, нащупывал в беседах средства достижения цели. Здесь же укреплялась решимость биться насмерть с разбойничьим войском узурпатора Мамая. Отсюда уходили на Куликовскую битву богатыри святорусские Пересвет и Ослябя. Сюда потом и вернулся их прах, в крипту церкви. А в закрепление той победы, вырабатывалась в Симонове монастыре духовная (завещание) Дмитрия Донского, где впервые со времён Батыевых передавал русский князь детям власть и земли без ханского на то соизволения.

Архимандрит же Феодор спустя четыре года после Куликовского сражения был возведен в архиерейский сан и поставлен на кафедру Ростова Великого. Этим событием род преподобного Сергия Радонежского вернулся в свой город и навсегда духовно соединил его с Москвой. В те поры земли объединяла своими трудами, служением прежде всего Церковь. Она создавала общее исповедно-культурное пространство. Так, например, святитель Феодор являлся одновременно едва ли не самым крупным иконописцем, украсившим образами многие церкви Москвы и Ростова.

С конца четырнадцатого века Симонов монастырь растёт быстро. Сам Патриарх Константинопольский взял его под своё управление, что ограждало от какого-либо вмешательства в дела внутреннего устройства. И вот уже в начале нового столетия обитель – одна из самых на Руси крупных и населённых. С тем и встретила эпоху землепроходчества, широкого освоения окраин.

И опять в этом движении первостепенное значение имела Церковь. В диких лесах, среди болот, уходившие на молитвенный подвиг иноки основывали скиты, обители. Вокруг этих центров, где вырастали храмы, оседали приходящие из плотно заселённых или вечно разоряемых мест крестьяне. Люди шли на поиски богатых земель, свободного труда, на поиски мужицкого счастья. И строили своими руками это счастье – разворачивалось землепашество, промыслы, ремёсла и торговля. Эта эпоха вошла в историю как рождение «русской Фиваиды».

Симонов Успенский монастырь воспитал двух ярчайших подвижников тех времён – святых Кирилла и Ферапонта, вышедших с московского холма и основавших великие обители-киновии на Белом озере.

И в те же самые времена здесь, в Симонове, проходил послушание один молодой инок. Как-то раз митрополит Московский решил после соборной службы обойти обитель, благословить и напутствовать каждого насельника. В пекарне он увидел юношу – тот, разморенный от духоты и усталости, дремал на лавке, а пальцы правой руки непроизвольно были сложены в форме пастырского благословения. Владыка запретил будить послушника и высказал настоятелю: тот сделается великим первосвятителем и столпом Русской Церкви. Спустя десятилетия эти слова сбылись – юноша стал святым митрополитом Ионой.

С именем Ионы связан важнейший исторический шаг нашей Церкви к автокефалии, а затем и полной самостоятельности, патриаршеству. В тысяча четыреста сорок восьмом году собор русских епископов предложил Вселенскому Патриарху утвердить на Московской кафедре владыку Иону. Но пока тот добирался до Константинополя, там уже утвердили на московский престол грека Исидора, принявшего раскольничью Флорентийскую унию. Она печально знаменита тем, что Патриарх от лица православных всего мира признал главенство Ватикана (за отказ от этой унии поплатились тогда жизнью многие. Самый известный из мучеников веры – великий чех, православный архиерей Ян Гус, сожжённый католиками на костре, что послужило началом широкому национально-освободительному движению Чехии).

Великий князь Василий Второй, а следом за ним - и Русская Церковь, отказалась принять Исидора. Вскоре в Византии сменился Патриарх. Новый первоиерарх не пошёл на прямое столкновение с Русью. Греков всегда соблазнял денежный интерес, а наши отчисления были самыми богатыми (корысть оплаченных греческих епископов позже станет запалом величайшей трагедии раскола, сначала церковного, а затем и общенародного, культурного. Даже сегодня, вопреки тому, что со старого обряда были постепенно сняты все те обвинения греков, последствия раскола преодолеваются крайне тяжело).

Итак, впервые Византия отдала право выбора в руки нашей Церкви, и на митрополию был возведён Иона. Вскоре Византия будет покорена турками, как и большинство других православных стран, и свободная Русь начнёт осознавать себя хранительницей Православия, его догматов и канонов. А митрополит Иона возьмётся за труднейшее дело примирения ветвей великокняжеского рода в борьбе за престол, предотвратит духовным авторитетом и властью начинавшийся новый распад государства на уделы с вечно присущей ему междоусобной войной.

В начале шестнадцатого века Симонов становится центром общественной мысли и попадает в поле острых политических страстей. При Великом князе Василии Третьем впервые возникает идея сверить русские богослужебные книги с исходными греческими. За века накопились некоторые погрешности переписчиков, и знатоки уставов обратили на это внимание. К тому же, государь пожелал перевести древние книги из библиотеки своей матери Софии Палеолог. Дело приняло государственный разворот, и по просьбе Москвы Патриарх Вселенский прислал с Афона, из Ватопеда, ученого грека-монаха по имени Максим. Тот был одним из образованнейших людей Европы. До своего пострига он учился в Париже, Венеции и, наконец, во Флоренции у богослова-доминиканца, великого в католичестве исповедника Савонаролы. У него Максим Грек перенял, вдобавок к глубочайшему познанию в языках и общей образованности, дар полемиста и пламень веры. Такой верой когда-то Савонарола обличал ренессансные преступления папства, те, из-за которых уйдёт от римского престола половина Европы. Этой верой поднял Савонарола всю Флоренцию против французских оккупантов, пришедших спасать право Ватикана управлять Италией. Этой верой дважды восходил исповедник на костёр инквизиции, и оба раза чистое небо вдруг заволакивалось тучами, и огонь кострища на глазах у изумлённой толпы заливал сплошной ливень.

И вот такой же исповеднической силой отличался его ученик Максим Грек. В нашей истории он впоследствии получит прозвание «русский Савонарола».

Его крестный путь начинался в Симонове с того, что он отказал митрополиту Даниилу в переводе церковной истории Феодорита, где содержались тексты писем Ария, самого кровавого в христианстве ересиарха. «Сие опасно для простоты», - был его ответ владыке.

Затем правдолюб-монах вывел из старинных книг и убедительно доказал, что монастырям не следует владеть землями и крестьянами. Это пагубно скажется на будущем Церкви, внесёт соблазн в души верующих, даже не смотря на то, что налоговое бремя у монастырских крестьян более легкое.

Таким заключением Максим Грек поддержал общественно-церковное движение «нестяжателей» против оппонентов-«иосифлян», имевших поддержку светской власти. А Симонов монастырь стал центром свободной мысли. Здесь учёный подвижник разрабатывает основы русской лингвистики, как части философии. Сюда же к нему приезжают на беседы и диспуты «набольшие люди», бояре и «дети боярские», недовольные возрастающим давлением правящей верхушки на общественную и личную волю.

Да, государь Василий Третий был владыкой тяжёлым, жестоким, склонным к деспотизму. В церковных кругах он опирался на Иосифа Волоцкого, крайнего противника «нестяжателей», проповедника огосударствления Церкви. С подачи последнего начался разгром кружка «православных любомудров» при Симоновой обители. Первым был насильно пострижен в иноки и сослан крупнейший публицист своего века Вассиан Косой. Следом в заточение отправились его единомышленники.

В ответ Максим Грек в стенах Симонова впервые на Руси составляет письмо-трактат к Великому князю о принципах просвещённого абсолютизма, где напрямую говорит о необходимости человечного отношения к подданным, об уважении свободы личности в рамках нравственных требований.

И следом «русский Савонарола» гласно осуждает самого Великого Государя за то, что повелел тот постричь и посадить в монастырский застенок свою бесплодную супругу Соломонию ради новой женитьбы.

Максима обвинили в умышленном искажении текстов церковных переводных книг и посадили в тюрьму Иосифо-Волоцкого монастыря. После шести лет одиночного заключения он был переправлен в Тверской Отроч монастырь, где просидел ещё двадцать лет. Но там уже сердобольный епископ давал сидельцу негласные поблажки.

Эти десятилетия несвободы обратились для монаха высоким духовным достоинством. Он писал книги, слагал стихи-каноны, которые поют на службах и сегодня. Он приобрёл дар прозорливости, о котором пошёл слух по всей Руси. Вступивший на престол Иоанн Васильевич приехал к нему со своей супругой-«голубицей» Анастасией Романовой и младенцем-первенцем за благословением на паломничество в «северную Фиваиду». Старец велел отправляться обратно в Москву, предупредив: если не послушает, быть беде. Но молодой норовистый царь поступил по-своему. А на переправе через реку нянька вдруг уронила со сходней младенца в воду, и тот утонул. Потрясённые супруги вернулись в столицу. Царь слёг в тяжёлой болезни-расстройстве. Вскоре скончалась Анастасия. Иоанн, мучимый тяжелыми подозрениями о боярских заговорах, отравлении, вступает в десятилетия жестокой борьбы со своим окружением, отчего страдает и вся страна, и  становится уже совсем другим человеком, тем, которому народ дал историческое имя "Грозный".

Но старца Максима царь освободил, и тот поселился в Троице-Сергиевой Лавре, где и захоронен.

Тяжелая эпоха Грозного пощадила монастырь. Более того, он взят в опричнину, чем избежал погрома. Странное было время: половодье жестокости, и вместе с этим – подъём, расцвет книжности, где пример подавал сам царь.

В Симонове собрана огромная библиотека, впоследствии исчезнувшая. Любопытно, что вплоть до восьмидесятых годов прошлого века среди москвичей, поколениями выраставших в симоновской округе, ходили предания о том, что под монастырём в сторону Крутиц и Кремля ведёт тайный подземный ход, и где-то там спрятано знаменитое собрание книг царя Ивана…

И с той же эпохи Грозного в Успенской обители начинают хоронить Великих князей и ближайших царских родственников. Позже их прах будет перенесён в Архангельский собор Кремля, в Чудов и в Ново-Спасский «романовский» монастырь.

Во времена несчастливого Царя Бориса Годунова приходит Симонову срок переустройства и укрепления. Ведь, московские монастыри, помимо прямого их назначения, несли ещё службу воинскую. Укрепления на этом холме затрудняли врагу подход к Кремлю с юго-востока. Это направление всегда было опасным, и потому решено возвести здесь первоклассную фортецию. За исполнение взялся величайший наш градостроитель Фёдор Конь.

Работа началась с возведения опорной башни «Дуло», круглой, многоярусной и очень высокой. Зодчий нашёл для неё целую гроздь новаторских решений. Она и сегодня взмывает к небу с высокого бугра над Москва-рекой. Она заметна издали и видится воздушной, лёгкой, несмотря на всю свою мощь.

Позже Федор Конь использует свои находки при исполнении этого шедевра в башнях Смоленского кремля и Пафнутьево-Боровского монастыря. Увы, от тех памятников мало, что уцелело, и тем дороже оттого «Дуло», единственно дошедшее до нас в своей первозданности. Но недолго стоять башне, если сегодняшнее отношение не переменится. Остатки Симонова давно забыты, заброшены, их обходят стороной все экскурсионные маршруты. Некому заботиться о ветшающих стенах, о «Дуле», чьё тело разорвано огромными трещинами от вершины до самого цоколя, опирающегося на старинные валуны. Не спасут и стальные обручи-стяжки, портящие облик памятника (за последние пятнадцать лет в Москве уничтожено более четырёхсот драгоценных архитектурных памятников истории и культуры).

Рядом – в подобном же состоянии две другие башни, значительно меньшие, шестигранные и напоминающие малые кремлёвские. Они были выстроены гораздо позже, во второй половине семнадцатого века вместе с высокими крепостными стенами (труд Федора Коня был оборван Смутным временем). И в таком же точно запустении пребывает одно из крупнейших по тем временам московских зданий – трехэтажная братская трапезная красного кирпича со стройным объёмным декором наличников, карнизов и с орнаментом из вставок белого камня.

Следующая эпоха, петровско-екатерининская, принесла и всей Церкви, и Симонову в частности, разгром и запустение. Монашеская жизнь затухает – вот когда сбылись те давние предупреждения «нестяжателей»!

Восемнадцатое столетие – время разрастания раскола, разделения народа, гибель половины населения страны в стройках и войнах века с их дикими методами, разгром и мельчание родовой знати (это также станет важными составляющими долгой подводки к «великим потрясениям»: бунтам и революции).

Вся симоновская округа в тот век будто вымирает, местность дичает. Рождество-Богородицкий храм на погосте с могилами Пересвета и Осляби обветшал и превратился в приходской для немногочисленных жителей слободоки. И редко сыщешь кого теперь в некогда шумной и людной округе.

Что представляло из себя тогда Симоново, можно прочитать у Карамзина в повести «Бедная Лиза». Эта повесть лежит в основе нашей современной прозы с её новым языком, с её интересом к простому человеку, с выведением типов и поиском причин разлада важнейших явлений жизни.

Вот выдержка из этой повести: «Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокой травою… Там, опершись на развалинах гробных камней, внимаю глухому стону времён, бездною минувшего поглощённых, стону, от которого сердце моё содрогается и трепещет. Иногда вхожу в келий и представляю себе тех, которые в них жили… Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся… Всё сие обновляет в моей памяти историю нашего Отечества – печальную историю тех времён, когда свирепые татары и литовцы огнём и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, от одного Бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях. Но чаще всего привлекает меня к стенам Симонова монастыря воспоминание о плачевной судьбе Лизы, бедной Лизы».

И дальше Карамзин рассказывает историю любви доверчивой крестьянской девушки. И эта история становится в России самой известной. Она трогала своей человечностью сердца многих поколений. Описанный же в повести пруд, где с отчаянья утопилась девушка, получил прозвание «Лизин». Ещё в середине шестидесятых годов прошлого века на его месте можно было увидеть низинку с остатком большого пня от липы или дуба, уже на одном уровне с землёй. После дождей вода стекала в эту низину и образовывалась широкая лужа. Ну, а сейчас это место, что прямо через площадь против выхода со станции метро «Автозаводская», попирает какой-то склад-сарай при магазинчике, и совсем уже некому помнить, где на самом деле находился тот пруд.

В начале девятнадцатого века с воцарением Александра Первого монастырская жизнь восстанавливается. А по изгнании Наполеона, Симонов вместе со всей Москвой обновляется, строится. У главных ворот, что были со стороны Крутиц, возносится красавица-колокольня по типу Троице-Сергиевой (тогда по всей стране ставили подобные – проект в честь победы над «нашествием двунадесяти языков»). И сам монастырь в плане своём точно повторяет Лавру.

Также, широко разворачивается подсобное хозяйство: сады, огороды, пруды, мастерские, мельница. Иноки сами кормят себя, дают работу слободским, помогают с помолом.

На башне «Дуло» оборудуется знаменитая смотровая площадка – широчайший вид на всю первопрестольную. Вот как описывал юнкер Лермонтов тогдашний вид на обитель в своём фрагменте «Панорама Москвы»: «Далее к востоку на трёх холмах, между коих извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и цветов; утомлённый взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно своею, почти между небом и землёю висящею платформой, откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар»...

В течение всего девятнадцатого века и дальше до революции в монастыре текла размеренная тихая жизнь. Москвичи любили Симонов – здесь долго хранился природный лад, хотя сама окраина превращалась в фабричную (ещё до семидесятых годов прошлого столетия эта округа выделялась каким-то буйством зелени, а вдоль монастырской стены тянулась пыльная, даже не асфальтированная улочка Липки с колонками водопровода у бревенчатых домов).

В стенах обители вырастает новый некрополь, один из самых чтимых в первопрестольной. Одна из характерных черт исторического быта Москвы – тщательный, строгий выбор семьями и родами будущих мест упокоения. О многом говорили москвичам эти монастырские усыпальницы…

Здесь, в Симонове, был похоронен так много обещавший своим даром юноша-поэт Дмитрий Веневитинов. Его идеальная безнадежная любовь к княгине Зинаиде Волконской стала одной из ярчайших историй времени. А в культуру он вошёл как душа кружка «любомудров», открывших следующий за «декабризмом» период в развитии общественно-философской и литературной мысли. Это поколение образованных молодых москвичей, служивших в архиве министерства иностранных дел, стало первым сообществом, связанным единым направлением мысли и ценностным подходом к бытию как гармоническому целому, универсальной личности мира. Они положили начало тому явлению, которое через полвека впервые назовут интеллигенцией. А следующим шагом в этом развитии станет рождение «западничества и славянофильства».

Спустя десятилетия рядом с могилой Веневитинова опустят в землю гроб с телом Константина Сергеевича Аксакова. Блистательный критик, «знамя славянофилов», он поражал современников своей исключительной наивно-детской честностью. Беседы в обществе были для него мучительны. Он не мог смолчать, когда сталкивался даже с мелким бытовым лукавством. Он краснел от стыда за человека и прямо называл вещи своими именами. Дошло до того, что Аксаков просто перестал выходить в общество…

И именно в Симонове монастыре на его похоронах в первый раз собрались и пожали друг другу руки непримиримые идейные противники – «славянофилы и западники».

Впоследствии, во времена разгрома Симонова, прах только этих двух людей будет вывезен и перезахоронен.

Тысяча девятьсот тридцатый год ударил по монастырю изо всей своей силы. Но и этой страшной разрушительной силе не удалось сразу смести Симонов. На защиту поднялись искусствоведы, историки. Ими был разработан проект открытия в зданиях обители культурно-выставочного центра музейного типа.

За этот свой почин многие расплатились свободой и жизнью – в ответ власти провели агитационную акцию. Её возглавил Михаил Кольцов, эта до сих пор ещё культовая фигура в журналистике - бойкое, отвязанное от любых запросов духа, перо.

Этот убеждённый борец «за атеистическую веру в победу света человеческого разума над мракобесием средневековья» вёл в печати все главные кампании эпохи от пропаганды публичных казней «врагов народа, окопавшихся в высших эшелонах партии», до воспевания «воспитующей силы труда» на стройках Беломорканала, Северной Печорской железной дороги и в прочих отдалённых местах. За свои заслуги он пожизненно носил почётное звание «лучшего пролетарского журналиста».

Если бы у кого-нибудь появилась охота изваять памятник подобным «мастеровым пера», его можно было бы исполнить как залитую кровью от головы до пят фигуру с журналом «Огонёк» в руке, попирающую пьедестал в виде груды черепов из верещагинского «Апофеоза» на фоне полуразрушенной стены архитектурного шедевра…

Кольцов развернул в печати визгливый шабаш. Партийный актив местных заводов выступил с почином субботника, на который согнали рабочих под лозунгами борьбы с «тошнотворными испарениями монастырских трапез». Здания Симонова были взорваны, а их остатки сброшены бульдозерами под гору. Отстоять удалось только «Дуло», ещё две башни с их стенами, трапезную и Тихвинский храм постройки восемнадцатого века с элементами барочной отделки.

Чуть позже по проекту братьев Весниных на месте некрополя выстроят конструктивистский Дворец культуры завода ЗИЛ, а на остальной части разобью парк с летней эстрадой и танцполом, и верхний сквер стадиона «Торпедо». В уцелевших монастырских постройках расположится заводишко «Сатурн» по штамповке мормышек, блёсен и просто крючков для рыбалки. Старо-Симоново отойдёт заводу «Динамо», и в Рождество-Богородицкой, не так давно возрождённой, церкви над прахом Пересвета и Осляби полвека будут работать компрессоры.

Сегодня остатки великой исторической обители на краю окончательной гибели. Для консервации и восстановления нужны большие деньги, а заинтересованных лиц нет. И лишь в Тихвинском храме затеплился уголёк веры – здесь основался приход глухонемых, где службы ведутся на языке жестов.

Над Симоновым – сосредоточенная, символическая тишина.

2006 г.

Фотоальбом На поклон в Симоново